Онлайн книга «Просто свободный вечер»
|
Люля требовала, чтобы он поехал к знакомому психоаналитику. Но Месяцев знал, что скажет психоаналитик. Он выбрал день и отправился к священнику. – Я устал переживать смерть своего сына, – сказал Месяцев. – Я хочу к нему. – Это бессмысленно, – спокойно сказал священник. – Вас не примут раньше положенного вам срока. – Это как? – не понял Месяцев. – Ну, на мирском языке: будете ждать в приемной. – А там нельзя курить… – мрачно пошутил Месяцев. – Что-то в этом роде. Ваша душа будет маяться так же, как здесь. Месяцев помолчал. – А ему было больно? – Я думаю, нет. Я думаю, он не заметил, что умер. Месяцев поверил священнику. У него было приятное широкое лицо и никакой фальши в голосе. Месяцев не мог выносить фальши и все время боялся, что с ним начнут говорить об его горе. – Значит, что? Ждать? – спросил Месяцев. – Жить, – сказал священник. Прошел год. Всего один год, а сколько перемен. Люля подолгу жила в Америке. Ее подруга Инна вышла замуж за американца, и они сляпали какое-то совместное предприятие. Не то пекарню, не то магазин. Месяцев не вникал. У Люли оказалась бездна способностей, ей стало скучно сидеть возле погасшего Месяцева. Надоело. Мертвый сын мешал больше, чем живой. Однако она заботилась о муже. Купила финскую морозильную камеру на сорок килограммов и, уезжая за океан, полностью забивала ее продуктами: мясо, рыба, птица, грибы, мороженые овощи, фрукты и ягоды. Всё витамины. Этой морозилки хватало на несколько месяцев. Можно жить не выходя из дома. И даже небольшую гражданскую войну можно переждать с такой морозилкой. Люля получала валютную зарплату. Если перевести в рубли, набирались миллионы. Ее финансовая кривая шла резко вверх. А у Месяцева наоборот – резко вниз. Гюнтер прекратил заключать контракты, сказал, что в Европе кризис, никто не ходит на концерты. Месяцев постепенно отошел от исполнительской деятельности. Пятьдесят лет – хороший возраст. Но он уже сказал свое слово и теперь мог только еще раз повторить то, что сказал. Выросли новые, тридцатилетние и шумно рассаживались на пиршестве жизни. У них был свой стол. Месяцева все чаще приглашали в жюри. Он больше представительствовал, чем играл. Когда приходилось давать концерты, он вспахивал пальцами клавиатуру, но думал о своем. Шел как самолет на автопилоте. Программа задана, долетит и без твоего участия. И бывал рад, когда возвращался домой, в пустую квартиру. Он научился жить один и привык к своему одиночеству. И даже полюбил его. Люди мешали. Однажды среди бумаг нашел листок со стихами Алика. «Пусть руки плетьми повисли и сердце полно печали»… Месяцев не понимал в поэзии и не мог определить: что это? Бред сумасшедшего? Или выплеск таланта? Алик трудно рос, трудно становился. Надо было ему помочь. Удержать. Жена этого не умела. Она умела только любить. А Месяцев хотел только играть. Алик наркоманил. А Месяцев в это время сотрясался в оргазмах. И ничего не хотел видеть. Он только хотел, чтобы ему не мешали. И Алик шагнул в сторону. Он шагнул слишком широко и выломился из жизни. Когда? Где? В какую секунду? На каком трижды проклятом месте была совершена роковая ошибка? Если бы можно было туда вернуться… Кукла из Ниццы стояла на книжной полке и смотрела перед собой стеклянными глазами. Когда становилось невмоготу, Месяцев покупал коньяк и шел к Льву Борисовичу. Лев Борисович в последнее время увлекся фотографией, и на его стенах висели храмы, церквушки, старики, собаки, деревья. Пили коньяк. Все начинало медленно кружиться по кругу. – Я сломан, Лева, – сознавался Месяцев. – У меня как будто перебита спина. – Почему? – Лев Борисович поднимал брови. – Меня покинул сын, талант и любовь. – У меня никогда не было ни детей, ни таланта. И ничего – живу, – комментировал Лев Борисович. – Если бы я не прятал его от Армии, если он пошел бы в Армию, то остался бы жив… – Или да, или нет… – В тот день он сказал: дай денег. Если бы я дал ему деньги, он пошел бы на день рождения. И все бы обошлось… Дальше Лев Борисович знал: Месяцев расскажет о том, как он выгнал Алика, как Алик попятился и ударился плечом о косяк и как ему было больно. – Сейчас уже не больно. – Лев Борисович покачал головой. – Он сказал: «Уйду, уйду…» И ушел навсегда. Месяцева жгли воспоминания. Он говорил, говорил, чтобы не так жгло. Облегчал душу. Но зато нагружал душу Льва Борисовича. Лев Борисович искренне сострадал другу, но в конце концов научился противостоять нагрузке. Он как бы слушал вполуха, но думал о своем. Уезжать ему в Израиль? Или нет? С одной стороны, туда переехали уже все родственники и на пенсию можно прожить безбедно. Овощи и фрукты круглый год. Апельсины стоят копейки. Вообще ничего не стоят. А с другой стороны, Израиль – провинция, как город Сухуми с пальмами. Все говорят только про деньги. И дует хамсин, какой-то мерзкий суховей. И вообще – он русский человек, хоть и еврей. – А как ты думаешь? – спросил Месяцев. – Могла лавина придавить Алика? Лев Борисович очнулся от своих мыслей. Глаза у Месяцева были ждущие, острые, мученические. Надо было что-то ответить, но Лев Борисович не слышал вопроса. Отвлекся на свой хамсин. – Что? – переспросил он. Месяцев понял, что его не слышат. Он помолчал и сказал: – Ничего. Так… Аня родила мальчика. Позвонила Ирина и сказала: если он хочет, то может прийти в родильный дом имени Крупской. «При чем тут Крупская? – подумал Месяцев. – У нее никогда не было детей». В родильный дом он пришел к назначенному часу. Ирина, Лидия Георгиевна и Юра были уже на месте – в помещении, где выдают детей и мамаш. Они принесли все, что нужно для ребенка: конверт, одеяло, голубые ленты. В руках у Месяцева были нарядные белые астры. – Кто их понесет? – с раздражением спросила Ирина. – Руки же у всех заняты. За стеной раздался плач новорожденного, низкий, квакающий, как клаксон. – Это не наш, – категорически отвергла Ирина. И сразу послышался другой плач – нежный, жалобный, умоляющий: иу… иу… иу… – Вот это наш, – взволнованно узнала Ирина. Она узнала родную кровь по звуку. По звучанию. И в самом деле, вышла Аня в пуховом пальто, и рядом с ней оживленная нянечка с ребенком, завернутым в одеяло. |