Онлайн книга «Сальто - мортале»
|
На берегу стояли дети разных народов и смотрели. Уставшие от жизни старые дети. Тишкин отметил, что большинство отдыхающих – немцы: у немцев была своя социальная программа. Их больные лечились здесь бесплатно. Израиль тоже посылал своих пенсионеров на пять дней. С большой скидкой. Каждую неделю приезжала новая партия. Высокая старуха в махровом халате долго смотрела на Тишкина. Потом спросила: – Ви с Ашдода? – Нет, – ответил Тишкин. – Ви с Бершевы? – не отставала старуха. – Я из Москвы, – сказал Тишкин. – Их вейс. А как же ви сюда попали? – Просто взял и приехал. – На пять дней? – Почему на пять? На две недели. – Но это же дорого, – встревожилась старуха. – Сколько ви платили? Тишкин заметил, что вокруг на берегу прислушиваются. Откровенничать не хотелось, но и врать он не любил. Тишкин назвал цену. – Их вейс… Это очень дорого, – отреагировала старуха. – А откуда у вас деньги? У вас бизнес? – Ну… можно сказать бизнес, – замялся Тишкин. – А какой? Тишкин не хотел называть турагентство Лены. Вообще он не хотел поминать жену. Что за мужик, который пользуется деньгами жены? – Я снимаю кино. – Про что? – Про людей. – Так ви режиссер? – Ну да… – Простите, а какое ви сняли кино? Старуха оказалась настырная, но симпатичная. Просто она была любопытная, как жена Лота. – Я снял два фильма. – Он назвал свои фильмы. – Так ви Тишкин? Владимир Тишкин? – поразилась старуха. Ее брови поднялись, глаза вытаращились. – Да… – Тишкин растерялся. Он не ожидал, что его фамилию знают. Вдруг он услышал сдержанные аплодисменты. Тишкин обернулся. Люди поднялись с пластмассовых стульев и аплодировали. Их лица были серьезными и торжественными. – Ми здесь все смотрим все русское, – проникновенно сказала старуха. – Ми вас знаем. Ми получили от ваших кино большое удовольствие. Спасибо… Тишкин растерянно улыбался. Глаза защипало, будто в них попала соль. А может, и попала. Он пошел под душ. Стоял и плакал. Значит, жизнь не прошла мимо. Ни одного дня. По вечерам было некуда податься. В отеле устраивали танцы. Пожилые пары топтались с никаким выражением. По понедельникам и четвергам пел негр с маленькой и очень подвижной головой. На английском. Голос у него был хороший, но слушать его было скучно. Тишкин подумал: пение, как правило, передает интеллект поющего или не передает за неимением оного. По тому, КАК поют, всегда понятно, КТО поет. По вторникам и пятницам приходил Миша – инженер из Ленинграда. Сейчас он проживал в соседнем городе Арад и подрабатывал в отелях Мертвого моря. Пел советские песни семидесятых годов. Песни – замечательные, и пел Миша очень хорошо, хоть и по-любительски. Мелодии проникали в душу, и даже глубже. В кровь. Невозможно было не отозваться. Русские евреи вдохновенно пели вместе с Мишей. Они скучали по своей молодости, по России. А Россия по ним – вряд ли. Это была односторонняя любовь. По выходным дням пела коренная еврейка. На иврите. Мелодический рисунок, как родник, бил из глубины времени, из глубины культуры. И даже тембр голоса – особый, не европейский. Русские евреи слушали, завороженные особой гармонией. Она была не близка им, но они как будто узнавали свои позывные со дна океана. Тишкин скромно сидел в уголочке и понимал, вернее, постигал этот народ. Его гнали, били в погромах, жгли в печах. А они возрождались из пепла и никогда не смешивали мясное и молочное. Резали сыр и колбасу разными ножами. Еврейская женщина восходит к Богу через мужа. Семья – святое. Поэтому нация не размыта и сохранена. Семья – национальная идея. Пожилые пары топтались под музыку, держась друг за друга. В золотом возрасте время несется стремительно, оно смывает и уносит. Главное – зацепиться за близкого человека и удержаться. И они держались у всех на виду. Тишкин смотрел, слушал и, как ни странно, работал. Под музыку приходили разные идеи. Выстраивался финал. Начало он придумал давно. Это будут документальные кадры тех времен. Руки чесались – так хотелось работать. В отрыве от дома Тишкин начинал думать об Алине. Последние дни Алина не выходила из головы. Где она? Что с ней? Он много раз звонил Алине с тех пор, но никто не подходил. Потом подошел незнакомый голос и сказал: – Она здесь больше не живет. – А где она живет? – спросил Тишкин. – Нигде, – по-хамски ответил голос. Видимо, ему надоели звонки и вопросы. А может, и вправду нигде. Только в его памяти. Тугой сгусток страсти. И сгусток жалости. Это не размывалось во времени. Это осталось в нем навсегда. В том краю была одна-единственная улица, по которой ходили громадные автобусы – неслись, как мотоциклы. Если перейти эту опасную дорогу, открывалась еще одна куцая улочка вдоль магазинчиков. Даже не улочка, а помост. На нем стояли пластмассовые столы и стулья. По вечерам включали большой телевизор, и все местные жители собирались перед телевизором. Они были смуглые, черноволосые, в белых рубахах и черных штанах. Похожие на армян, на итальянцев, на любой южный народ. Сообща смотрели спортивные передачи и умеренно запивали пивом. Мимо бродили отдыхающие. Тоже присаживались за столики. Немцы выгодно отличались сдержанностью одежды и манер. Русские евреи выпячивали себя голосом и телом. Всенепременное желание выделиться. Тишкин шел и приглядывался: с кем бы провести вечер. Убить время. «Получить удовольствие», – как говорила старуха. И вдруг ноги сами понесли его вперед и вперед – туда, где в одиночестве сидела невероятная немка, отдаленно похожая на Алину. Тишкин заметил две краски: золотое и белое. Белые одежды, золотая кожа и золотые волосы. Из украшений – только браслет, тоже золотой и массивный. Тишкин подошел и остановился. Он хотел спросить разрешения – можно ли сесть с ней за один столик, но не знал, на каком языке разговаривать. – Это ты? – спросила немка по-русски. – А что ты здесь делаешь? – То же, что и все, – ответил Тишкин. Это была Алина, Тишкин не верил своим глазам. – Садись, – предложила Алина. Тишкин сел. Они никак не могли начать разговор. Он стеснялся спросить: «Куда подевался твой рак?» Но именно этот вопрос был главным. – Я тебе звонил. Ты переехала… |