Онлайн книга «Террор любовью»
|
Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет. Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила: – Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно… Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал: – Двадцать пять. Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской – 34+16 – и разделил на два. Получилось двадцать пять. – Сорок, – сказала Аэлита низким голосом. Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил. – Не может быть, – сказал он. – Я тоже не верю, – согласилась Аэлита. – Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу… Ужас… Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной… Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки. – А чего? Сорок – не много, – слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет – совершенно непонятно. – Не много, – согласилась Аэлита. – Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна… Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же. – Не плачьте, – попросил Дюк. – В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего? – Все – это все. А я – это я, – не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом. – Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? – догадался Дюк. – Немножечко, – тихо взмолилась Аэлита. – Всего на десять лет. Больше я не прошу… – Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман. – Не отказывайтесь! – шепотом вскричала Аэлита. – Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я – из-за него. – Из-за кого? – Я замуж выхожу. – Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю. – Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила… – Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? – спросил Дюк, подмешивая в интонацию побольше беспечности. – Подумаешь, десять лет… – Психологически… – Аэлита подняла палец. – Он не должен об этом знать. Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью. – А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, – нашелся Дюк. – «Не говорите»… – передразнила Аэлита. – Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров. Дюк растерялся. – Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых. Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс, как снежный ком. – Вы зря ехали, – сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам. – Я не талисман. – Талисман, – спокойно возразила Аэлита. – Но я же лучше знаю, – мучительно улыбнулся Дюк. – Ты не можешь этого знать. – Как? – растерялся Дюк. – Потому что твое, ну, вот это твое свойство – оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз? – Нет. – Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант – это норма. Для тебя. Вот и не чувствуешь… Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть… – Вы так думаете? – спросил Дюк. – А чего бы я летела за тысячу километров? Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать. – А что я должен сделать? – спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил. – Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый. – А где меняют паспорт? – В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию. – И все? – поразился Дюк. Он думал, что ему, как Коньку-горбунку, придется ставить во дворе три котла: «Один котел студеный, а другой котел вареный, а последний с молоком, вскипятя его ключом». Потом запустить туда Аэлиту и следить, чтобы она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районной милиции. – И все, – подтвердила Аэлита. – Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него. – Запросто, – поддержал Дюк. – Знаешь… Я всю жизнь ждала. С семнадцати лет. Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребенка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость. И тут я его увидела! Знаешь где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Еще подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные. Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошел со стены. Глаза – те. Не сегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем все. Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шел. Что его поразило мое лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет и мы обязательно должны были встретиться… Я не имею на него права. Но я не могу от него отказаться. Я буду бороться. Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным решимости бороться, как солдат на передовой. До победного конца. – Ты пойдешь со мной в милицию? – спросила она. – Пойду, – сказал Дюк, как солдат солдату. – Завтра, – приказала Аэлита. – В три, – уточнил Дюк. – Встречаемся на этом же месте. Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку. От нее пахло дождем на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче жарко щекам, и он неожиданно подумал, вернее, сделал открытие, что сорокалетние тоже могут быть любимыми и любить сами. И что на станции «Любовь» стоят самые разные поезда. |