Книга Дева в голубом, страница 76 – Трейси Шевалье

— Мне надо тебе кое-что сказать. — Я проглотила застрявший в горле комок.

— Только по-английски.

— Хорошо, пусть так. По-английски. — Но я никак не могла начать.

— Знаешь, — заговорил он, — раньше мне и в голову бы не пришло, что мне может так не хватать женщины. Почти две недели прошло, как ты уехала, и все это время я не могу спать, играть на пианино, работать. Меня уж старушки в библиотеке начали дразнить. А друзья считают, что я рехнулся. С Клодом мы цапаемся по самым что ни на есть пустякам.

— Я беременна, Жан Поль.

Он изумленно воззрился на меня.

— Но ведь мы только… — Он не договорил.

Я подумала, не соврать ли, и насколько было бы все проще, если бы решилась и соврала-таки. Но он бы все равно заметил.

— Это ребенок Рика, — негромко продолжала я. — Вот так-то, мне очень жаль?

Жан Поль глубоко вздохнул.

— О чем же тут жалеть? — сказал он по-французски. — Ты ведь хотела ребенка, разве не так?

— Oui, mais…

— Ну так и не о чем жалеть, — повторил он, на сей раз по-английски.

— Как сказать. Если ребенок не от того, то жалеть есть о чем. Еще как.

— А Рик знает?

— Да. Я сказала ему на днях. Он хочет, чтобы я уехала с ним в Германию.

Жан Поль сдвинул брови.

— А ты-то этого хочешь?

— Сама не знаю. Надо подумать о том, что лучше для ребенка.

Жан Поль оттолкнулся от машины, пересек дорогу и встал на обочине, глядя на лежащие перед ним гранитные плиты и ракитник. Он потянулся, сорвал кисточку с ракиты и принялся перетирать желтые, горькие на вкус цветочки.

— Я все понимаю, — тихо, чтобы он не услышал, проговорила я. — И мне очень жаль. Но тут уж ничего не поделаешь.

Жан Поль вернулся к машине. Вид у него был решительный, даже стоический. Это его звездный час, подумала я и неожиданно улыбнулась.

Жан Поль улыбнулся в ответ.

— Обычно для матери лучше всего то, что лучше всего для ребенка, — проговорил он. — И наоборот, если плохо тебе, то плохо и младенцу.

— Это я понимаю. Но я так запуталась, что не разберу, что для меня хорошо, что плохо. Хорошо бы хоть знать, где мой дом. Уже не в Калифорнии. И не в Лиле — туда я не хотела бы возвращаться. Во всяком случае, сейчас. И не в Швейцарии. И уж конечно, не в Германии.

— А где тебе всего лучше?

Я огляделась.

— Здесь. Именно здесь.

Жан Поль широко раскинул руки.

— Alors, tu es chez toi. Bienvenue. [69]

Я посмотрела на бледно-голубое небо, освещаемое лучами позднего сентябрьского солнца. Вода в Тарне была еще теплая. Я лежала на спине, лениво шевеля пальцами; грудь у меня выглядела совсем плоской, пряди волос плыли по реке, как листья, липнущие к лицу. Я опустила глаза: живот уже немного выпирал из-под воды. Я накрыла холмик обеими руками.

С берега донесся шелест бумаги.

— Что было с Изабель дальше?

— Не знаю. Иногда мне кажется, что она уехала из Мутье и вернулась сюда, в Севен. Она нашла своего пастуха, у нее родился ребенок, и жила она долго и счастливо. Она даже снова стала католичкой и молилась Мадонне.

— Счастливый конец.

— Да. Но знаешь, я все-таки не верю, что в действительности все так и было. Чаще мне кажется, что она, убежав из дома Турнье, умерла где-нибудь в канаве от голода, с ребенком во чреве, всеми забытая, и могила ее поросла травою.

Наступило молчание.

— А знаешь, какая судьба самая худшая, даже хуже этой, и все же наиболее вероятная?

— А разве может быть что-нибудь хуже?

— Может. Она никуда не уехала из Мутье и до конца жизни прожила там, зная, что под печью покоится тело ее дочери.

Дойдя до развилки, Изабель остановилась и опустилась на колени. У нее было три возможности: либо продолжить путь, либо вернуться, либо остаться здесь. На этом самом месте.

— Помоги мне, Пресвятая Дева, — взмолилась она. — Помоги мне сделать правильный выбор.

Над головой у нее, принеся секундное облегчение, вспыхнул голубой свет.

Нащупав на дне длинный плоский камень, я резко распрямилась. Грудь обрела привычную округлость. Ребенок проснулся и захныкал. Элизабет подняла его с одеяла, расстеленного на берегу, и дала грудь.

— А Жан Поль читал это? — Она похлопала по рукописи.

— Нет еще. На выходные дам. Честно говоря, боюсь, что он скажет.

— Почему?

— Для меня очень важно его мнение, в истории он здорово разбирается. Под микроскопом будет рассматривать все, что я насочиняла.

— Ну и что? — Элизабет пожала плечами. — В конце концов, это ваша история. Наша история.

— Это верно.

— А как там насчет художника, о котором вы мне рассказывали? Николя Турнье.

— А-а, вы про красную рыбу.

— Что-что?

— Да нет, ничего. Что бы там ни говорил Жан Поль, он занимает свое место во всей этой истории.

Якоб доходит до развилки и видит мать. Купаясь в голубом, она стоит на коленях. Она его не замечает. Он смотрит на нее, голубой луч бьет ему в глаза. Он оглядывается окрест и уходит дорогой, ведущей на запад.