Онлайн книга «Звездный билет»
|
Мне холодно и есть хочется, но самое главное – это то, что ужа виден колхозный причал и кучка людей на нем. *** Гали здесь нет. Передо мной уже мелькают лица женские и мужские, а Гали здесь нет. Неужели она не получила мою радиограмму? Неужели она уехала? Вот Ульви здесь, и все здесь; и Алька уже появился, и Юрка ковыляет, а Гали здесь нет. Гали нет. Может, ее вообще нет? Подходит Ульви. – Дима, Галя в больнице. Не бойся. Ей уже лучше. – Что с ней случилось? – Она простудилась. Когда вы ушли в экспедицию, вечером она выбежала из общежития в одном платье. Бежала долго-долго. Ее нашли на берегу. Она лежала в одном платье. Ульви когда-нибудь простит меня за этот толчок. Может быть, она и не сердится. Она же видела, как я побежал. Не замечаю, как взлетаю в гору. Собаки сходят с ума за заборами. Почему они безумствуют, когда видят бегущего человека? Ведь я бегу спасать свою любовь. Вот это пес, в сущности добрый, готов меня разорвать. Вот волкодав вздымается на дыбы. Жарко в ватнике. Сбрасываю ватник. Волкодав на задних лапах прыгает за штакетником. Тьфу ты, мразь! Плюю ему в зверскую морду. По лужам и по битому кирпичу вперед, а гнусные шавки под ноги. За забором оттопыренный зад «Икаруса». Эй! Он уходит. Подождите, черти! Моя любовь лежит в больнице. Что у вас, сердца нет? Одни моторы? Уходит, а я бегу за ним, как будто можно догнать. Наверное, сейчас развалюсь на куски. Не могу больше. Останавливаюсь. За ухом у меня колотится сердце. Не замечаю, что сзади налетает вонючий и грозный «МАЗ». Обгоняет меня. Подожди, черт! – Можешь побыстрее? – спрашиваю водителя. – Дай, друг, газу! «МАЗ» довозит меня до нужной остановки. Еще полкилометра нужно бежать вдоль берега речушки туда, где за шеренгой елок белеет здание участковой больницы. Как быстро я лечу в своих резиновых ботфортах! Может быть, это семимильные сапоги? *** – Состояние здоровья вполне удовлетворительное. Свидания разрешить не могу. Сейчас тихий час. Носик у доктора пуговкой, а лоб крутой. Такого не уговоришь. И все-таки я его уговариваю. – Сначала умойтесь, – говорит доктор и подносит к моему лицу зеркало. Такой простой карикатурный черт с типичной для чертей дикостью глядит на меня. Я умываюсь и снимаю сапоги. Мне дают шлепанцы и халат. Когда я вхожу в палату, Галя спит. Ладошка под щекой, волосы по подушке. Так весь день я бы и сидел, смотрел бы, как она спит. Когда она спит, мне кажется, что никаких этих ужасов у нас не было. Но она открывает глаза. Вскрикивает, и садится, и снова ныряет под одеяло. Смотрит, как на черта, хотя я уже умыт. Потом начинает смотреть по-другому. – Ты получила мою радиограмму? Она кивает. И молчит. Теперь она молчит. Правильно. А мне надо поговорить. Я рассказываю ей, какой был плохой улов и какой страшный штормяга, и как мы шли спасать норвежцев, и какой замечательный моряк Игорь Баулин, и все наши ребята просто золото… Она молчит. Оглянувшись, я целую ее. Она закрывается с головой и трясется под одеялом. Не пойму, плачет или смеется. Осторожно тяну к себе одеяло. Смеется. – Актриса ты моя, – говорю я. – Я не актриса, – шепчет Галка, и теперь она готова заплакать. Я это вижу, очень хочу этого и боюсь. Я вижу, что она готова на любое унижение. Зря я назвал ее актрисой, но все-таки я что-то хотел этим сказать. – Не расстраивайся, – говорю я, – поступишь на следующий год. Масса людей сначала проваливается, а потом поступает. И ты поступишь. Этим я хочу сказать очень многое. Не знаю только, понимает ли она? – А я не проваливалась, если хочешь знать, – шепчет Галка. – Я и не поступала, так и знай. – Как не поступала? – восклицаю я. – Так вот. Забрала документы перед самыми экзаменами. О, как много она сказала этим! – Не может быть! – Можешь не верить. Снова она готова заплакать. – Все равно, – говорю я, – ты поступишь на следующий год. – Нет, не буду. – Нет, будешь. Оглянувшись, я снова целую ее. И тут меня выгоняет санитарка. Как много мы с Галкой сказали друг другу за эти несколько минут! Я выхожу на крыльцо, смотрю на серые холмы и ельник, на всю долину, уходящую к морю, на голубенькие жилочки в небе и на красные черепичные крыши, и сердце мое распирает жалость. За окнами мелькает доктор. Нос пуговкой, а лоб крутой. Мне жалко доктора. Мне жалко мою Галку и жалко санитарку. Я с детства знаю. что жалость унижает человека, но сейчас я с этим не согласен. Однажды в Москве я увидел на бульваре старенькую пару. Старичок и старушка, обоим лет по сто, шли под руку. Я чуть не заплакал тогда, глядя на них. Я отогнал тогда это чувство, потому что шел на танцы. А сейчас я весь растворяюсь в жалости. Музыка жалости гремит во мне, как шторм. По берегу реки вразвалочку жмут мои друзья, Алик и Юрка. Алик тащит мой ватник. – Не торопитесь, мужики, – говорю я им. – Все равно вас не пустят. Там сейчас тихий час. – А ты там был? – спрашивает Алька. – Что ты, не видишь? – говорит Юрка. – Посмотри на его рожу. Мы садимся на крыльцо и закуриваем. Так и сидим некоторое время, два карикатурных черта и я, успевший умыться. – Ну как? – спрашиваю я. – Штормик понравился? – Штормик был славный! – бодро восклицает Алька. Ему все нипочем. – А я думал, ребята, всем нам кранты, – говорит Юрка. – Да я тоже так думал, – признается Алька. – Нет, ребята, – говорит Юрка, – море не моя стихия. Уеду я отсюда. – Куда? Юрка молчит, сидит такой большущий и сгорбленный. Потом, решившись, поворачивается к нам. – Уезжаю в Таллин. Поступаю на завод «Вольта». Учеником токаря, к Густаву в подмастерья. Общежитие дают, в перспективе комната. Команда там вполне приличная… – И Линда рядом, – говорю я. – А что? – Да нет, ничего, все правильно. |