Книга Время жить и время умирать, страница 60 – Эрих Мария Ремарк

— В лагере близ Эрфурта. Так вот, слушайте! Стоит она, значит, у магазина, а я ее и не вижу. Прохожу мимо, а она меня окликает: «Отто! Ты меня не узнаешь?» — Бэтхер помолчал и окинул взглядом казарму. — Но послушайте, друзья, как узнать женщину, если она похудела на сорок кило!

— В каком же это лагере она была?

— Не знаю. Во «Втором лесном», кажется. Могу спросить. Да слушайте же наконец! Гляжу я на нее и говорю: «Альма, неужели это ты?» «Я, — отвечает.

— Отто, я будто чувствовала, что у тебя отпуск, вот и приехала!» А я все гляжу на нее и молчу. Понимаете, была она женщина здоровенная, чисто ломовая лошадь, а теперь стоит передо мной худая такая, чуть ли не вдвое тоньше прежнего, пятьдесят кило, прямо скелет ходячий, платье на ней, как на вешалке, ну жердь, форменная жердь!

Бэтхер запыхтел.

— Какого же она роста? — с интересом спросил Фельдман.

— А?

— Какого роста твоя жена?

— Примерно метр шестьдесят. А что?

— Значит, у нее теперь нормальный вес.

— Нормальный? Да ты что, спятил? — Бэтхер уставился на Фельдмана. — Только не для меня. Ведь это же щепка! Плевал я на ваш нормальный вес! Я хочу получить свою жену обратно такой, какой она была, дородной, — на спине хоть орехи коли, а то вместо зада две жалкие фасолины. За что же я кровь проливал! За них, что ли?

— Ты проливал кровь за нашего обожаемого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес твоей супруги, — сказал Рейтер. — После трех лет фронта пора бы уж знать.

— Убойный вес? Да кто говорит об убойном весе? — Бэтхер переводил злой и беспомощный взгляд с одного на другого. — Это был живой вес! А со всем прочим можете идти к…

— Стоп! — Рейтер предостерегающе поднял руку. — Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива!

— Я и так доволен! А разве не могла она быть живой и такой же упитанной и гладкой, как прежде?

— Послушай, Бэтхер! — сказал Фельдман. — Ведь ее можно снова откормить.

— Да? А чем? Теми крохами, которые по карточкам выдают?

— Постарайся купить ей что-нибудь из-под полы.

— Вам-то легко говорить да советовать, — с горечью отозвался Бэтхер. — А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на дню, так и то самое большее один-два килограмма нагонит, а что это для нее! Эх, друзья, плохо мое дело!

— Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности.

— В том-то и беда. Ведь я думал, как вернется жена, я про хозяйку и думать забуду. Я же человек семейный, не юбочник какой-нибудь. И вот теперь хозяйка мне больше по вкусу.

— Да ты, оказывается, чертовски легкомысленный субъект, — вставил Рейтер.

— Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие!

Бэтхер подошел к своему шкафчику и уложил оставшиеся вещи в ранец.

— А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? — спросил Гребер. — Или у тебя квартира уцелела?

— Какое там уцелела! Ясно, разбомбили! Да уж лучше я перебьюсь как-нибудь в развалинах, а здесь ни одного дня не останусь. Все несчастье в том, что жена мне разонравилась. Я ее, понятно, люблю, на то мы муж и жена, но она мне больше не нравится такая, как теперь. Ну не могу, и все! Что мне делать? И она это, конечно, чувствует.

— А много ли тебе до конца отпуска осталось?

— Три дня.

— И ты не можешь эти последние деньки… ну, притвориться, что ли?

— Приятель, — спокойно ответил Бэтхер, — женщина в постели, пожалуй, и может притвориться. А мужчина нет. Поверь мне, лучше бы я уехал, не повидав ее. А то мы оба только мучаемся.

Он взял свои вещи и ушел.

Рейтер посмотрел ему вслед. Затем обернулся к Греберу:

— А ты что думаешь делать?

— Пойду сейчас в запасной батальон. Выясню на всякий случай, не нужно ли каких еще бумажек.

Рейтер осклабился.

— Неудача твоего приятеля Бэтхера не пугает тебя, а?

— Нет. Меня пугает совсем другое.

— Обстановка тяжелая, — сказал писарь, когда Гребер пришел в запасной батальон. — Тяжелая обстановка на фронте. А ты знаешь, что делают при ураганном огне?

— Бегут в укрытие, — ответил Гребер. — Ребенок это знает. Да мне-то что! У меня отпуск.

— Это ты только воображаешь, что у тебя отпуск, — поправил его писарь.

— А что дашь, если я покажу один приказ, сегодня только получен?

— Тогда будет видно.

Гребер достал из кармана пачку сигарет и положил на стол. Он почувствовал, как у него засосало пол ложечкой.

— Обстановочка, — повторил писарь. — Большие потери. Срочно требуются пополнения. Все отпускники, у которых нет уважительных причин, должны быть немедленно отправлены в свою часть. Дошло?

— Да. Как это понимать — уважительные причины?

— Ну, смерть кого-нибудь из близких, неотложные семейные дела, тяжелая болезнь…

Писарь взял сигареты.

— Итак, исчезни и не показывайся, здесь. Если тебя не найдут, то не смогут и отправить назад. Избегай казармы, как чумы. Спрячься где-нибудь, пока не кончится отпуск. И тогда доложишься. Чем ты рискуешь? Своевременно не сообщил о перемене адреса? Все равно ты едешь на фронт, и баста.

— Я женюсь, — сказал Гребер. — Это уважительная причина?

— Ты женишься?

— Да. Потому и пришел. Хочу узнать, нужны мне, креме солдатской книжки, другие документы?

— Женитьба! Может, это и уважительная причина. Может быть, повторяю. — Писарь закурил сигарету. — Да, пожалуй, это уважительная причина. Но зачем искушать судьбу? Особых справок тебе как фронтовику не требуется. А в случае чего приходи ко мне, сделаю все шито-крыто, комар носу не подточит. Есть у тебя приличная одежда? В этом тряпье ты ведь не можешь жениться.

— А здесь не обменяют?

— Иди к каптенармусу, — сказал писарь. — Растолкуй ему, что женишься. Скажи, я послал тебя. Найдутся у тебя лишние сигареты?

— Нет. Но я постараюсь раздобыть еще пачку.

— Не для меня. Для фельдфебеля.

— Посмотрим. Ты не знаешь, при бракосочетании с фронтовиком невесте нужны какие-нибудь дополнительные бумаги?

— Понятия не имею. Но думаю, что нет. Ведь это все делается на скорую руку. — Писарь взглянул на часы. — Топай прямо на склад. Фельдфебель сейчас там.

Гребер направился во флигель. Склад находился на чердаке. У толстяка фельдфебеля глаза были разные. Один почти неестественно синевато-лилового цвета, как фиалка, другой светло-карий.