Онлайн книга «Московская сага. Поколение зимы»
|
Подрывные листовки троцкистов и оппозиции были студентам не в новинку. Их находили и в общагах, и в столовках, иной раз пришлепнутыми к стене, иной раз пачками с призывом «Раздай товарищам». Многие сочувствовали, многим было наплевать. Иной раз вспыхивали митинги, а другой раз можно было заметить студента, несущегося в уборную с листовкой в кулаке. В этот раз студенты вроде бы воспламенились сперва, начали выкрикивать: «Долой!», «Позор!», но потом нашлись шутники-пересмешники – уж как не поидиотничать вечером перед девочками? – которые стали умножать: «Двойной долой!», «Тройной позор!», «Долой в квадрате!» «Плюс позор в кубе!». Пошел хохот. «Вот так алгебра революции!» Настроение сегодня было явно не очень-то политическим. Между тем Коммунистическая была уже заполнена до отказа. Стояли в проходах и дверях. Среди опоздавших был ассистент профессора Градова, молодой врач Савва Китайгородский. Его затерли в проходе, и он дрейфовал, пока не приткнулся в уголке, где можно было даже слегка опереться плечом о стену. * * * Поэт Сергей Третьяков был уже на сцене, но Савва туда не смотрел. Взгляд его выискивал нужное лицо в зале. Наконец нужное лицо было найдено – Нина Градова! Пусть, как всегда, со своим остолопом, но зато это она воочию! «Вхожу я в темные храмы, совершаю свой бедный обряд...» Молодой врач тоже не был чужд поэзии, хотя застрял на символистах и дальше не желал продвигаться. Амфитеатр рыкнул, разразился, притих. Популярный Сергей Третьяков, друг Маяковского, вышел к краю сцены – читать. Он был очень большого роста, не ниже самого Маяка, однако внешностью трибуна не обладал, скорее уж было в нем что-то общее с людьми типа Саввы Китайгородского, интеллигентными: очки, костюм-тройка... У Маяковского это всегда был «костюмище»; у Третьякова – костюмчик. Поэтому и лефовский напор выглядел в его исполнении немного неуместным: эти рычания и взмахи кулакастой рукой. В общем, он читал: Корень квадратный из РКП! Делим на: Вперед! В упор глаза! Жми! И ни шагу назад! Плюс: Электрификация! Смык! Тренаж! Плюс: Мы хотим, чтобы мир стал — Наш! Минус: Брех! Минус: Грязь! Минус: Дрянь! Равняется: Это Путь Октября! Финальный выкрик ударного стиха выгодно подчеркивал корневую рифму «гря» – «ября», чем поэт явно гордился, не задумываясь о двусмысленности, возникающей при сопоставлении слов. Филфаковцы восторженно взревели: «Браво, Сергей! Браво, ЛЕФ!» Стоявшая рядом с Саввой «литдевочка» – подбритый затылок, длинная косая челка, вот коняга! – повернулась к нему: – Вам нравится? Савва пожал плечами. «Литдевочка» рассмеялась: – Мне тоже не очень. Какая же это алгебра? Чистая арифметика для четвертого класса! Толпу качнуло. Ее бедро прижалось к его бедру. Прошел весьма неуместный ток. «Литдевочка» усмехнулась с притворным смущением: – Простите. Савва заерзал, пытаясь создать пространство между двумя разнополыми телами. – Да, так тесно... В своем ряду Нина теребила Семена за рукав. – Ну, вот такая поэзия тебе ближе? Ну, скажи, Семка, ну! Мне это очень важно! Стройло забасил пренебрежительно в своем «пролетарском стиле»: – А-а-а, говна. У меня вот мочпузырь щас лопнет, пойду отолью. Он стал пробираться через ноги соседей к выходу. Нина успела шепнуть ему вслед: «Милый, постой!» Он обернулся, гаркнул «Кончай!» – потом огрызнулся на недовольных студентов: – По ногам, говоришь, хожу? А что же, по башкам, что ли, вашим ходить? * * * Стройло вошел в просторную, с высоченным потолком, облицованную кафелем уборную старого университета и увидел стоящего у окна молодого человека в полувоенной одежде, который, возможно, его-то тут и поджидал. Взялся за свое дело. Молодой человек приблизился. – Стройло, салют! – Физкульт-привет! – ответствовал Стройло, отряхиваясь. – Заскочим в партком? – спросил очень положительный молодой человек. – Айда! – сказал Стройло, завершая диалог полностью в стиле своего поколения. Комната парткома была по масштабам ничуть не меньше уборной. Народу там в этот час не было, только в глубине у настольной лампы сидел человек средних лет, перебирая бумажки. Царил со стены из богатого багета Владимир Ильич Ульянов (Ленин). При виде вошедших юношей сидящий встал и пошел навстречу. – Здравствуйте, товарищ Стройло! Давайте сразу быка за рога. Сколько человек было последний раз на заседании кружка? – Девятнадцать, товарищ комиссар, – четко ответил Стройло, отстегнул клапан и вынул бумажку. – Вот список. Комиссар взял список, прочел несколько фамилий вслух: «Альбов, Брехно, Градова, Галат...» – сунул список в карман и крепко пожал руку Стройло. – Спасибо, Семен! Большое, очень нужное нам всем дело делаешь! С просиявшей и оттого несколько истуканистой физиономией Стройло вытянулся. – Служу трудовому народу! * * * В аудитории тем временем Сергея Третьякова сменил Степан Калистратов – мятая вельветовая блуза, закинутый за спину шарф, непокорная, что называется, «есенинская» шевелюра. Как всегда, было неясно, насколько пьян Степан в данный момент – порядком, основательно или почти «в лоскуты». Так или иначе, он читал с мрачным вдохновением: Гудки вблизи и в отдаленье. Земля пустынна и плоска. Одно лишь вахтенное бденье, Ни ангельского голоска... Нам остаются в утешенье Ночных трактиров откровенья Да «Арзамасская тоска»... Нина Градова смотрела на него завороженно. Степан нравился публике, особенно девушкам, пожалуй, даже больше, чем Третьяков. Каждый его стих сопровождался восторженными аплодисментами. |