Онлайн книга «Три товарища»
|
— Я всегда играю хорошо, когда меланхоличен, — ответил Фердинанд. — А почему ты меланхоличен? — Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так… вообще… — Но только если он один, — сказал я. — Конечно. Час теней. Час одиночества. Час, когда коньяк кажется особенно вкусным. Он достал бутылку и рюмки. — Не пойти ли нам к булочнику? — спросил я. — Сейчас. — Он налил коньяк. — За твое здоровье, Робби, за то, что мы все когда-нибудь подохнем! — Твое здоровье, Фердинанд! За то, что мы пока еще землю топчем! — Сколько раз наша жизнь висела на волоске, а мы всё-таки уцелели. Надо выпить и за это! — Ладно. Мы пошли обратно в мастерскую. Стало темнеть. Вобрав голову в плечи, булочник всё еще стоял перед портретом. Он выглядел горестным и потерянным, в этом большом голом помещении, и мне показалось, будто он стал меньше. — Упаковать вам портрет? — спросил Фердинанд. Булочник вздрогнул: — Нет… — Тогда я пришлю вам его завтра. — Он не мог бы еще побыть здесь? — неуверенно спросил булочник. — Зачем же? — удивился Фердинанд и подошел ближе. — Он вам не нравится? — Нравится… но я хотел бы оставить его еще здесь… — Этого я не понимаю. Булочник умоляюще посмотрел на меня. Я понял — он боялся повесить портрет дома, где жила эта черноволосая дрянь. Быть может, то был страх перед покойницей. — Послушай, Фердинанд, — сказал я, — если портрет будет оплачен, то его можно спокойно оставить здесь. — Да, разумеется… Булочник с облегчением извлек из кармана чековую книжку. Оба подошли к столу. — Я вам должен еще четыреста марок? — спросил булочник. — Четыреста двадцать, — сказал Фердинанд, — с учетом скидки. Хотите расписку? — Да, — сказал булочник, — для порядка. Фердинанд молча написал расписку и тут же получил чек. Я стоял у окна и разглядывал комнату. В сумеречном полусвете мерцали лица на невостребованных и неоплаченных портретах в золоченых рамах. Какое-то сборище потусторонних призраков, и казалось, что все эти неподвижные глаза устремлены на портрет у окна, который сейчас присоединится к ним. Вечер тускло озарял ею последним отблеском жизни. Всё было необычным — две человеческие фигуры, согнувшиеся над столом, тени и множество безмолвных портретов. Булочник вернулся к окну. Его глаза в красных прожилках казались стеклянными шарами, рот был полуоткрыт, и нижняя губа обвисла, обнажая желтые зубы. Было смешно и грустно смотреть на него. Этажом выше кто-то сел за пианино и принялся играть упражнения. Звуки повторялись непрерывно, высокие, назойливые. Фердинанд остался у стола. Он закурил сигару. Пламя спички осветило его лицо. Мастерская, тонувшая в синем полумраке, показалась вдруг огромной от красноватого огонька. — Можно еще изменить кое-что в портрете? — спросил булочник. — Что именно? Фердинанд подошел поближе. Булочник указал на драгоценности: — Можно это снова убрать? Он говорил о крупной золотой броши, которую просил подрисовать, сдавая заказ. — Конечно, — сказал Фердинанд, — она мешает восприятию лица. Портрет только выиграет, если ее убрать. — И я так думаю. — Булочник замялся на минуту. — Сколько это будет стоить? Мы с Фердинандом переглянулись. — Это ничего не стоит, — добродушно сказал Фердинанд. — Напротив, мне следовало бы вернуть вам часть денег: ведь на портрете будет меньше нарисовано. Булочник удивленно поднял голову. На мгновение мне показалось, что он готов согласиться с этим. Но затем он решительно заявил: — Нет, оставьте… ведь вы должны были ее нарисовать. — И это опять-таки правда… Мы пошли. На лестнице я смотрел на сгорбленную спину булочника, и мне стало его жалко; я был слегка растроган тем, что в нем заговорила совесть, когда Фердинанд разыграл его с брошью на портрете. Я понимал его настроение, и мне не очень хотелось наседать на него с кадилляком. Но потом я решил: его искренняя скорбь по умершей супруге объясняется только тем, что дома у него живет черноволосая дрянь. Эта мысль придала мне бодрости. * * * — Мы можем переговорить о нашем деле у меня, — сказал булочник, когда мы вышли на улицу. Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочнику, правда, казалось, что в своих четырех стенах он намного сильнее, я же рассчитывал на поддержку его любовницы. Она поджидала нас у двери. — Примите сердечные поздравления, — сказал я, не дав булочнику раскрыть рта. — С чем? — спросила она быстро, окинув меня озорвым взглядом. — С вашим кадилляком, — невозмутимо ответил я. — Сокровище ты мое! — Она подпрыгнула и повисла на шее у булочника. — Но ведь мы еще… — Он пытался высвободиться из ее объятий и объяснить ей положение дел. Но она не отпускала его. Дрыгая ногами, она кружилась с ним, не давая ему говорить. Передо мной мелькала то ее хитрая, подмигивающая рожица, то его голова мучного червя. Он тщетно пытался протестовать. Наконец ему удалось высвободиться. — Ведь мы еще не договорились, — сказал он, отдуваясь. — Договорились, — сказал я с большой сердечностью. — Договорились! Беру на себя выторговать у него последние пятьсот марок. Вы заплатите за кадилляк семь тысяч марок и ни пфеннига больше! Согласны? — Конечно! — поспешно сказала брюнетка. — Ведь это действительно дешево, пупсик… — Помолчи! — Булочник поднял руку. — Ну, что еще случилось? — набросилась она на него. — Сначала ты говорил, что возьмешь машину, а теперь вдруг не хочешь! — Он хочет, — вмешался я, — мы обо всем переговорили… — Вот видишь, пупсик? Зачем отрицать?.. — Она обняла его. Он опять попытался высвободиться, но она решительно прижалась пышной грудью к его плечу. Он сделал недовольное лицо, но его сопротивление явно слабело. — Форд… — начал он. — Будет, разумеется, принят в счет оплаты… — Четыре тысячи марок… — Стоил он когда-то, не так ли? — спросил я дружелюбно. — Он должен быть принят в оплату с оценкой в четыре тысячи марок, — твердо заявил булочник. Овладев собой, он теперь нашел позицию для контратаки. — Ведь машина почти новая… — Новая… — сказал я. — После такого колоссального ремонта? — Сегодня утром вы это сами признали. |