Онлайн книга «Злое железо»
|
Потом помолчал немного, задумчиво потер крепкий подбородок и тихо попросил: – Сыграй еще. И я подумал о полковнике Кабанове, командире эскадрильи, летчике-снайпере, ставшем братком Кабаном, смотрящим за городом Зарайском, а до этого прошедшем какие-то местные войны – может быть, такие же, как у меня на родине, а может – другие. Но все равно все войны похожи, потому что война – это общая жизнь и общая смерть, и только понимая это, на войне можно как-то жить. О его жизни на гражданке, о диких пьяных выходках и нелепой смерти… я почувствовал скорбь, и почувствовал гордость, и неприязнь тоже, и как это все у меня получилось – не знал и знать не хотел… Свет, смех, сон смят, Черт с вами, Голгофой для нас Каждый холм станет. Пыль, пот, Бог свят, Как мы сами, Дальней дороги Долгое пламя. А пулемет на плечах, словно крест, Не каждый нести бы смог. И взвоет взводный, озлобясь вконец, Который из вас – Бог? Хмель, хмарь, терт тракт, Кто первый? На небе бьется Наш шаг мерный, С крон кровь – вот так, Смерть – стерва, Всем нам в аду Загорать, наверно. На этом свете того нет, Кто нас судить бы мог. И крикнет Всевышний, Сломавшись в спине, Который из вас – Бог! День-дрянь, день твой В грязь брошен, Кружится край, Пьяной пулей прошит, Пей, пой, плачь – стой! Если сможешь! Небо наш смех, Как стекло, крошит. И если когда-нибудь ты живой Родной переступишь порог, Будет кромсать по ночам твой покой — Который из вас – Бог? [10] – Ну что ты все про войну да про войну, – укоризненно сказал Гинча. – Ты бы что-нибудь потише спел, про весну там или про любовь. «Ишь ты, – подумал я. – Вот она нежная душа братка, весны просит, а также любви. Ну да ладно…» Под дождем перроны мокнут И молчат, На перронах капель мокрых Толчея, На перроне только двое — Дождь и я. Что-то мы с тобой друг друга Не поймем, Слушай, это очень трудно Быть дождем? Всю-то ночь шагать по крышам Напролет. Что молчишь? Или не слышишь? …Дождь идет. Ладно, постоим, покурим, Помолчим, Ветер тучами закутан Мчит в ночи, Капли в лужах бьют вокзальные Огни, Слушай, если буду нужен — Ты звони. Ладно, ты не обижайся, Я ж не дождь, Мне нельзя с тобой болтаться Здесь всю ночь, Знаешь, ты не помни лихом — Ухожу. Дождь за мной шагает тихо По дождю… [11] И гитара моя была как дождь, и Люта оттаяла и отражалась в мокром перроне, словно серебряный восклицательный знак, и Гонза молча курил, оперевшись кожаными локтями на мокрое крыло свой тачки – обыкновенный ночной бомбила… – Вот, правильно… про капельки и сопельки, – сказал Гинча, сентиментально сопя. – Ты это… с женщиной своей поосторожней, непростая она… У Кабана, пусть ему в братве Аава авторитет будет, тоже была… непростая. Ну, пора вам. Мы тут покамест с Костяном побазарим немного, а вы ступайте себе отдыхать. Гонза, отвези братана-музыканта… и сеструху. Знаешь куда, да смотри, чтобы все было путём. Молчаливый Гонза-Херня поднялся из-за своего столика, прочесал репу и впервые на моей памяти выдал нечто на человеческом языке. – Поехали, что ли, – пробурчал он и направился к выходу. Тут из глубин заведения появился Фигаро-Артур с коричневым кофром для гитары. От толстой, может быть, даже буйволовой – ах, как хотелось, чтобы именно от буйволовой – остро пахло Аргентиной, прериями и каньонами. Мощные бронзовые замки вполне годились для небольшого сундучка с пиратским кладом, в общем – кофр был понтовый, ничего не скажешь. Мастерская у них здесь, что ли? – Спасибо, Арчи, – сказал я, аккуратно укладывая гитару в кофр. – Носи на здоровье, – серьезно ответил Артур с легким акцентом и опять пропал в глубинах «Ниссана». Я поежился, выходя в схваченную легким морозцем темноту. Люта молча и невесомо шла за мной. Мне подумалось, что а вдруг братки просто решили отвезти нас подальше и там того… Но Гонза, словно угадав мои мысли, обнадежил: – Не мохай, там нормальная хата, одни жить будете. И пожрать есть что, и выпить. Там в принципе и шмоток навалом, но все равно завтра вставайте пораньше, бабу твою как следует приодеть надо. А в ментовке ваш старшой отметится. Гинча сказал. – А почему мы в «Ниссане» по-трезвой сидели? – решился наконец спросить я. – Там же мы на работе, чудила! – удивился Гонза. – На работе нельзя, а на отдыхе – пожалуйста! Только чтоб с утра был как штык! Гинча не любит, когда на работе похмеляются. Кабан вон допохмелялся, пусть ему в земле тепло будет, как в джакузи. Вот так прямо и объяснил. Ай да Гонза! – Меня вообще-то по-правильному Гонсалесом зовут, – смущенно добавил наш круглоголовый провожатый. Ай да Гонсалес! Мы благополучно погрузились в не новую, но еще очень даже приличную тачку и по темному, пахнущему весной и бензином городу покатили куда-то, как мне показалось, на окраину. – Вот здесь будете пока жить, – радушно сказал Гонза-Гонсалес, открывая дверь в небольшую, обставленную по-казенному, но с некоторой претензией на роскошь квартирку на третьем этаже темного кирпичного дома. – Вот вам ключ. Всем, что есть на фатере, можете пользоваться, не стесняясь. Бывайте, значит, а у меня ночная смена, мне еще пахать и пахать. Глава 12
Чижик-Пыжик, где ты был?
Но только утренней порфирой Аврора вечная блеснет, Клянусь – под смертною секирой Глава счастливцев отпадет. А.С. Пушкин. Египетские ночи Ах, как славно было в музее! Все-таки великая вещь «альма-матер»! Через час мы с госпожой Арней болтали, как будто познакомились еще в песочнице. Через полтора коньяк закончился, а я только-только успел обнаружить, что магистка-директриса в полураздетом виде куда привлекательней любой стриптизерши в виде натуральном. Но в отличие от последней подходит к делу творчески и в то же время с той раскованной грацией, которая, наверное, свойственна только очень породистым женщинам. |