Онлайн книга «Ларт Многодобрый»
|
– Да слушал я, слушал… – Тогда должен был услышать, что тот, кого ты называешь Зеленоглазым, это чарутти. Они понимают язык зверей и птиц. И разговаривать с ними умеют. Это всем известно. Я промолчал… Всем так всем. Не говорить же, что я первый раз об этом слышу. – Когда у чарутти заканчивается Нить Жизни, он становится арсиром… – Кем?! Еще один тяжелый Машкин вздох. – Арсиром, ларт. Тело арсира покрыто шерстью, и он похож на зверя. Того зверя, кем он чаще всего становился, когда был чарутти. Слуги Неназьшаемого не могут отыскать его в таком облике. Раз в сезон арсир может принять свой прежний вид. В ту ночь он возвращается к племени и разговаривает с кем хочет. А его ученик становится зверем вместо него. – Значит, волчары и есть эти самые… как их? Арсиры. – Нет. – Как это нет?! Ты же сама сказала… – Это ты так понял. А я… – Вот что, давай дальше о зверюгах. А обо мне и тебе потом поговорим. «Может быть». Но озвучивать это я не стал. Не знаю уж почему. – Среди них нет арсиров. Он – арсойл. Она – чарутти. Или ученица чарутти. – Откуда ты… – Это же видно. – Ну-ну… Нет слов. Хочешь – верь, не хочешь – вставай и проверяй. Машка зашевелилась под боком. Перевернулась, чтобы на меня посмотреть. Никак не привыкну, что глаза у нее ночью светятся. – А ты не знал этого? – Чего? – Про чарутти и арсойла. – Ты рассказывай, Машка. А вопросы здесь спрашиваю я. Странно, но это подействовало. Она стала говорить дальше. Уткнулась в меня лбом и острыми коленками, зашептала. – Чем дольше живет арсир, тем труднее ему возвращать свой прежний вид. А если ученик редко приходит к арсиру, то чарутти может так крепко уснуть в теле зверя, что не проснется даже в Ночь Возвращения. Если арсир пропустит несколько Ночей подряд, то станет арсойлом. И только очень сильный чарутти может разбудить его. Если захочет. – Ага. Если захочет. Стало быть, она пришла его будить. – Нет. – Как же «нет»?! А зачем тогда?.. – Когда старый чарутти уходит, его ученик ищет себе ученика. Или рождает. – Блин, детеныши! – дошло до меня. Я невольно привстал и стянул с Машки плащ. Она передернула плечами. Ночь не слишком теплой выдалась. – Но они же эти… четырехлапые. Машка тихо засмеялась: – Они изменят свой облик раньше, чем научатся говорить. – А волчица? Ну их мать?.. – Она тоже. Кому-то надо учить нового чарутти. – Но их же двое. Детенышей. – Не все ученики доживают до Испытания. – А сколько гробится на самих Испытаниях… – вырвалось у меня. – Зачем тебе это знать? Машка светит на меня своими глазищами. – Ну… – Я не сразу нахожу подходящий ответ. – Может, и без них можно обойтись?.. Без Испытаний. – Нельзя. Племени нужен сильный защитник. – А со слабыми тогда чего? Машка моргнула, закрыла глаза и ткнулась мне в грудь. Полежали молча, а сна ни в одном глазу. – Вместе с сестрой я проходила Испытание. Я едва услышал Машкин голос. А когда она замолчала, не стал торопить. – Нас было девять на Испытании. Затрещал кузнечик. Или как там зовут этих красных попрыгунчиков? Тибус. Какой-то умник поселился в моей башке и делится иногда информацией. Редко, правда, ценной. Но я в общем-то не против. – Только двое вышли из лабиринта. Я еще подождал. Потревоженный попрыгунчик успокоился и опять затрещал. А Машка все молчала. И тогда я сказал: – Эта вторая… она не была твоей сестрой. Будто увидел двух перепуганных девчонок возле древних развалин. Рыжую и темноволосую. – Нет. Не моей. Девять и два. Ничего себе соотношение. Что ж там за учителя, в этой ведьмовской школе? Будь у меня такая смертность, быстро бы вылетел с работы. – Все, – выдохнула Машка. – Теперь можно спать. – Спи. – Я укрыл ее полой плаща. – Мне пока не хочется. Машка поерзала устраиваясь. – Ларт, хочу тебя спросить… – Спрашивай. Но не обещаю, что отвечу. – Тогда я завтра спрошу, – зевнула во весь рот. Пока я думал, чего бы такого ей сказать, она заснула. 14 Есть дни, когда я жалею, что не умею рисовать. Обидно. Такой рассвет пропадает зря. Будь со мной камера или хоть занюханный фотоаппарат какой, я б щелкал, пока аккумулятор не посадил. Или матрицу не заполнил. Оно того стоит. Розоватое, крупнее апельсина солнце жмурится из полос облаков. Ярких. Будто шелковые шарфы растянули, имитируя радугу. Только у радуги вроде семь цветов, а тут раза в два больше. И половину из них не знаю как обозвать. Ну не учился я на художника. А жаль. Говорят у них жизнь интереснее. И спокойнее. Не слышал я что-то про художника, которого бы в собственной тачке взорвали. В чужой да за компанию – случалось. А светило реально грейпфрут напоминает. И по цвету и по величине. Такие Ларка часто потребляла. Только подумал про нее и тут же во рту кисло-горько стало. А она жевала эти грейпы и нахваливала. Очень они пользительные для здоровья, говорила. Я не спорил. А то ведь накормит, с нее станется. И все возражения для нее, как красная тряпка для быка. Скорее нашего главного можно убедить в пользе ежедневных клизм, чем объяснить Ларке, почему не хочешь делать то, чего не хочешь. Некоторых слов просто нет в ее словаре. «Свобода личности» например. А вот «облом» и «отвянь» Ларка очень даже понимала. И сама ими часто пользовалась. Это, конечно, удобно. Не надо напрягаться: типа братья и сестры по разуму, – понимали друг друга с полумата. Но хочется иногда чего-то этакого. Чтоб душа развернулась. Напиться там. Или стих сочинить. С «напиться» вряд ли получится. Про воду я даже думать не хочу. А вот стихи, да в такое утро – сам бог велел. Чего-то вроде: Облаков тонкий шелк Надо мной растянули. Розовеет восток, А запад лиловый. Серебрится луна Юная, несмелая. И стоит она одна И ничего не делает. Утро раннее сияет А художник спит… |