Онлайн книга «Земля-Сортировочная»
А если кто–то спросит, зачем вы это сделали, нахмурьте тихо брови, сложите пальцы фигушкой, потом ударьте глупого по правому предсердию, окрасьте ноги суриком и выпейте нарзан. Когда приестся вам подобное занятие, стащите у кого–нибудь зеленую клееночку, проткните ее вилочкой и выбросите вон. Через неделю, месяц, а может, через год вы всем обзаведетесь: накупите сосисок, наперстков и котов. Потом у вас появятся: мохнатая подушечка двенадцать фунтов сахара, баранок связок сорок и тридцать две козы, а кроме всего прочего, немножечко корзин, сиреневая крышечка и полный дом картин. В картинах же рисованы пузатые людишечки на хилых лошадях, графъя все безбородые, жующие горох, писатели усатые, задумчивые физики, циклопы некрасивые и прочие геологи из разных министерств. И кто бы ни увидел подобное явление, все сразу вас нахваливать начнут без лишних слов, потом обнимут весело, задушат, и конец. В аду вас будут жарить, варить и запекать, немножечко отрежут, кусочек отстригут, а остальное с криками съедят или сожгут. Но вы не голосите и в чайник не дудите, поскольку мне сегодня совсем не дали спать. Такие вот коллизии случились невзначай, когда стихи серьезные учился сочинять. — Та–ак, состязанию рапсодов — конец, — вдруг сказал Николай Марков. — Все за работу. Пальцев идет. Маза и главное очищение После обеда Танька отводит меня в сторону и говорит: — Сегодня надо очищаться. — Устал… — начинаю ныть я. — Может, завтра?.. А то я уж и не боюсь в лесу ничего… — Там и бояться нечего, зевать только не надо, — отвечает Танька. — А в другой день нельзя. Сегодня у луны такой ущерб, что она похожа на череп. И древних книгах сказано: «…и когда глаза Мертвой Головы откроются на землю, люди становятся мягкими, словно глина…» Так что будь готов. — Всегда готов, — говорю. — А чего ты такая добрая? — Иди–ка ты… Я жду до вечера. Солнце заходит. Рассеченные пилой лесного гребня, его лучи поднимаются вверх подобно прожекторам и бьют в брюхо белому облачному клубу. Клуб делается пунцовым и, покосившись, плывет к горизонту. Начинается наводнение ночи, и загорается звездный салют. Я, нервничая, дожидаюсь, когда арка Млечного Пути дотянется до сосен, и встаю. Фонтан зеленого огня на западе слабеет, и во всю мощь сияет чистейшая синева за космическими огнями. Мне почему–то грустно, будто я собираюсь умирать. Очищаться, конечно, здорово, но я все равно что–то теряю… Я встречаюсь с Танькой на шоссе, и мы идем в глубину сумерек. Старая Багарякская дорога не страшная, а торжественная. Сосны выстроились огромными рядами, еловые пики вытянулись к небу, березы и осины собрались в купы, и в них слышен плеск листьев. Тропинка прекращает вилять и бежит ровной линией. Поваленных стволов больше нет, они уползли. В кучах папоротника что–то едва заметно переливается рубиновым светом. Лес просматривается насквозь и похож на грот со сталактитами. В гуще его вспыхивают бледно–зеленые искры. Почти оглушая, верещат хортобионты. Над дорогой, одним концом упираясь в водохран, а другим — в Багаряк, стоит Млечный Путь. Он струит холодные, прозрачные волны, и лунные колоннады танцуют, как водоросли. — На Багаряке лес особый, — говорит Танька. — Много тысяч лет назад эти места берегла исполинская птица, которую и звали Багаряк. Но однажды она увидела, что к земле мчится огромный метеорит. Чтобы метеорит не взорвал и не спалил все вокруг, она кинулась навстречу и подставила под удар свое тело. Метеорит пробил птицу Багаряк насквозь и рухнул вниз, потеряв силу. Он проломил скалы и ушел в самые недра. Так родилась Великая Дыра — Источник Времени. А мертвая птица Багаряк, кувыркаясь, неслась с небес, и перья, что вылетели из ее крыльев, воткнулись в землю и проросли соснами. Когда в Лучегорске была мебельная фабрика, несколько таких сосен срубили. Пока Пальцев был еще мэнээсом, у него на кафедре оказался стул из такого дерева, поэтому Пальцев заболел щелпизмом и основал здесь биостанцию. Далеко впереди тропу бесшумно пересекает троллейбус с погашенными фарами и исчезает в чаще. — Смотри–ка!.. — негромко досадует Танька. — Ну что делать с этой скотиной!.. Шпионит. А зачем — никто не знает. Мы минуем косогор, старую просеку, спускаемся к реке и выходим к заброшенной деревне. Нелюдимо чернеют остовы домов. Изредка сверкают листья крапивы или осколки стекла. Это и есть Багаряк. На берегу пылает костер. Подобно плахе, стоит чурбак с воткнутым топором, валяются поленья. На столбах из битого кирпича высятся три закопченных котла. Вокруг костра сидят три девицы с длинными зелеными волосами и веселыми, хотя и жуткими лицами, одетые в какую–то заплесневелую мешковину. Вместе с ними и тот, кого, видимо, и называют Прошлогодним Утопленником, — безобразный толстяк в лохмотьях. И, конечно, Тимофей Улыбка, подлец. — Привет, — говорит всем Танька. — А вот и он. — А–а!.. — радостно восклицает Тимофей, раздвигая улыбку. — Землячо–ок!.. — и холод продирает меня в животе. — А я и не знал, что ты Татьянин дружок, хотел сожрать, грешным делом!.. Ну, садись, садись. Собак–то все еще дразнишь?.. Прошлогодний Утопленник сопит и сипло говорит: — А я своих привел… Эти из старицы, надежные, с женихами… Девицы стреляют глазами, шепчутся и хихикают. — Там этот троллейбус ошивается, — сообщает Танька. — Сходи, Тим?.. — Ладно, проветрюсь, — покладисто соглашается Тимофей, берет полено и уходит. Мне становится полегче. Но тут в кустах раздается треск сучьев и шелест листвы. Кто–то огромный рвется на поляну. Я сжимаюсь. Кусты расступаются, и из темноты к костру, переваливаясь, выползает наша банька с биостанции. Она останавливается, колыхаясь, и раскрывает дверь. Из двери выходят две сморщенные куриные ноги, топчутся на месте и замирают. Баня тяжело, забирается на них, будто надевает сапоги. Девицы у костра киснут от смеха. — Ах ты поганец, волчий глаз!.. — вдруг слышим мы из лесу, и сразу раздается мощный шум, словно бежит носорог, а вслед за ним глухой и гулкий удар поленом в троллейбусный борт. — Получай, репей пакостный!.. — Так, — подводит итог Танька, — с одним делом управились. Что ж, Маза, теперь подожди полчаса… |