Книга Любовник из Северного Китая, страница 18 – Маргерит Дюрас

В этом месте рассказа девочка тоже начала плакать.

А потом море поднялось.

И потом мать все бросила.

Кажется, это длилось четере года, точно она не помнит. Но наконец это случилось: наступил конец.

Мать все бросила. Сказала, что все бросает. А потом, потом она уехала.

Рисовые поля были залиты, плотину унесло в море.

Рисовое поле на склоне она отдала слугам, вместе с бунгало и мебелью.

Девочка улыбается. Извиняется. Старается не плакать, но ей это не удается. Она плачет.

— Я до сих пор не могу смириться с тем, что случилось с моей матерью. И не смогу никогда.

Китаец только сейчас начал прислушиваться к тому, что рассказывает девочка. Он оставил ее одну, далеко. На самом деле он совсем забыл о ней.

История матери закончена.

Молчание. Девочка опять начинает говорить:

— Раза два в год, на каникулы, мы все четверо ездим туда. Чанх, мама, Пауло и я. Мы едем на автомобиле всю ночь. И приезжаем только утром. Нам всегда кажется, что мы сможем остаться, но нет, мы уезжаем обратно в тот же вечер. Моя мать теперь спокойна. Все кончено. Она такая, какой была раньше. Только теперь она уже ничего не хочет. Она говорит, что у нее просто героические дети, раз они все это выдержали. Ее безумие, ее самое. Она говорит, что больше ничего не ждет. Ничего, кроме смерти.

Девочка замолкает. Старается не плакать. И все же плачет. [7]

Мать говорила, что в мире вообще нет справедливости.

Уж такова жизнь, и ничего тут не поделаешь.

— И ты, наверно, тоже так думаешь, — говорит китаец.

— Нет, что касается мамы, с ней наверно, везде будет одно и тоже. И вообще со всеми бедняками. Но про других людей я вовсе так не думаю.

— А с Чанхом будет как с матерью?

— Нет, с Чанхом будет все наоборот.

— Что значит наоборот?

— Пока не знаю. Об этом может знать только сам Чанх.

Сейчас и он этого не знает и не умеет об этом сказать. Но когда-нибудь он все поймет и все скажет.

В этом девочка уверена.

Китаец спрашивает ее, ездила ли она смотреть на рисовые поля уже после того, как их окончательно затопило.

Она отвечает: да, они ездили туда втроем: Пауло, Чанх и она. Там было столько пены, что все стало неузнаваемым. Одна пенящаяся пропасть на месте их полей. Пена висела гроздями и на мангровых деревьях, и на горе тоже, и в лесу, и на гиганских деревьях.

Молчание. Потом девочка говорит:

— Я не пошла сегодня в лицей. Осталась с тобой. Вчера меня тоже там не было. Мне захотелось побыть с тобой, чтобы мы могли поговорить.

Китаец стоит.

Потом садится в кресло.

Не смотрит на нее.

Внезапно до них доносится американский блюз: «Регтайм» Дюка Эллингтона. Потом, неизвестно откуда, «Вальс-Отчаяние», кто-то играет его на пианино — этот Вальс будет звучать и в конце фильма. Таким образом, возвращение во Францию пока еще очень далекое — проникает в комнату любовников и одновременно в книгу.

Девочка и китаец слушают Вальс. Девочка говорит:

— Этот человек всегда играет его в одно и то же время… наверное, вернувшись с работы.

— Наверное. Он совсем недавно поселился где-то неподалеку. Думаю, он метис.

— Прямо, как в кино, одна мелодия все возвращается и возвращается… и и с каждым разом звучит все грустнее и грустнее…

Китаец спрашивает, откуда взялся Чанх.

Девочка объясняет, что мать нашла его на вершине горы на границе между Сиамом и Камбоджей, возвращаясь как-то вечером со сбора перца вместе с детьми.

Они смотрят друг на друга. Слушают Вальс. Она садится рядом с ним.

— Я куплю пластинки и буду слушать их, когда ты уедешь во Францию, — говорит китаец.

— Да.

Китаец закрывает руками лицо и говорит совсем тихо:

— Когда ты умрешь… это ведь одно и то же.

— Да.

Они замолкают.

Она подходит и прижимается к нему. Она ни о чем не спрашивает.

— Ведь мы и правда скоро расстанемся навсегда. Наверное, лучше об этом не думать?

— Не могу. Я все время помню, что тебе придется вернуться. Я этого не вынесу. Но и мне тоже придется жениться. Одна мысль об этом невыносима, но все же я сделаю это.

Девочка молчит. Ей словно стыдно за него.

— Подойди ко мне, — говорит китаец.

Он берет ее за подбородок, поднимает ее лицо и заставляет смотреть ему в глаза:

— Когда вы возвращаетесь во Францию? Сейчас же назови мне число!

— В конце учебного года. После экзаменов, но это еще не точно. Моей матери очень не хочется уезжать из колонии. Каждый раз перед отпуском она собирается уехать, а потом все же остается. Говорит, что превратилась здесь в настоящую туземку, как и мы с Пауло. Таких, как она, очень много…

— Но в этом году она все-таки уедет… Ты это знаешь.

— В этом году она попросила о репатриации Пьера, и она обязательно захочет повидаться с ним. Она без него жить не может, совсем не может…

Молчание. Потом китаец говорит:

— А я всю свою жизнь проживу здесь, в Садеке. Даже если мне придется путешествовать, я все равно вернусь сюда. Потому что моя судьба здесь. Уехать для меня невозможно. Разве что война начнется.

Девочка смотрит на него. Она не понимает.

— Уже много лет, как я помолвлен с девушкой из Маньчжурии.

Девочка улыбается. Она говорит, что знает об этом.

— Я знаю. Чанх рассказал мне. Тут все про всех знают, служанки обожают сплетни.

Молчание.

— Я могла бы сколько угодно слушать твои рассказы про Китай, — говорит девочка.

Она берет его руки, подносит их к своему лицу, целует. Просит его рассказать еще о Китае.

Не отрывая глаз от белой девочки, китаец рассказывает ей историю из жизни прежнего Китая.

— Наши семьи обручили нас чуть ли не в детстве. Мне-то было семнадцать, а вот ей — всего семь. Главное — наши семьи одинаково богаты. Таков обычай. Наследство должно быть защищено от превратностей судьбы. Это почти закон, против него не пойдешь.

Он смотрит на нее: