Онлайн книга «Записки старого козла»
|
– знаешь, честное слово, – сказал он и пристроил свою голову (не руку, учтите) мне на колено, – я не знаю, почему устроили облаву в «Тарараме». – мог Камю заказать? – спросил я. – что? – облаву в «Тарараме». – черт, нет! – а иметь свое мнение на этот счет? – черт, да! мы надолго замолчали. – что же нам делать с этой дохлятиной? – наконец спросил я. – я уже делал, – отозвался Максвелл. – я имею в виду, сейчас. – сейчас твоя очередь. – ладно, забудь. и снова мы сидели в тишине и таращились на труп. – чё бы тебе не позвонить Штайнфелыу? – предложил Максвелл. – «чё бы»? – ну да, чё бы и нет? – кончай меня бесить. я поднялся наверх и снял трубку с крюка, по всей Америке все уже заменили свои телефонные аппараты, и трубки покоились себе на рычажках, никаких больше крюков – лишь у этого уебища трубка болталась на крюке, как огромная обмякшая елда негра, короче, я взял эту елду в руки, она была вся липкая от пота, естественно, с прилипшими ошметками спагетти, или как там пишется это слово, – усохшие червяки, которые проиграли в последнем забеге. – Штайнфельт, – сказал я в трубку. – кто победил в девятом? – спросил он в ответ. – в упряжках или под седлом? – в упряжках. – Джонбой Стар, выставлялся за пять косых, шел за шесть в Спокейне с Асафром, сначала стартовый номер восемь, ставки шесть к двум с половиной, потом стартовый номер двойка, с Джеком Уильямсом. утром значился четвертым, на открытии считался семь к двум, на старте упал до двух к одному, победил легко. – тебе кто приглянулся? – Смоук Концерт. – ну что там за хрень у вас? – кролик пердолит не по-детски, – повторил я. – кончай педика в мелкие дребезги, – повторился Штайнфельт. – наружка, – сказал я, – духи на хвосте, пасут конкретно. – нахуй пошел, вдогонку, – сказал Штайнфельт и повесил трубку. а я, я вернулся вниз, я, я, я вернулся, если вернулся, значит, бенко банко сестина-винк вик. из радиоточки звучали «Фанфары для простого человека» Копленда. Максфилд снова отсасывал у трупа, облепленного насекомыми. я понаблюдал за ним некоторое время, потом сказал: – друг мой, работа наша не из легких, и круги наших судеб еще не сомкнулись, думай об Африке, думай о Вьетнаме, думай об Уоттсе и Детройте; думай о «Бостон ред сокс», о Лос-Анджелесском околичном музее, то есть я хотел сказать – окружном, вообще думай о чем-нибудь, например, о том, как ты дерьмово выглядишь в зеркале жизни. – кайф, – сказал Максфилд. закат Европы был передо мной, ну дай мне еще хотя бы десять лет, всего лишь десять лет. уважаемый Шпенглер. Освальд? ОСВАЛЬД??? Освальд Шпенглер. я отошел, присел на стиральную машину и стал ждать. садись, Теленочкин. спасибо, сэр. не стесняйся, вытяни ноги, вы очень любезны, сэр. Теленочкин, я так понимаю, ты пишешь статейки о справедливости и равноправии, а также о праве каждого на благополучное существование. Теленочкин? да, сэр? ты действительно думаешь, что когда-нибудь в мире восторжествует всеобщая и осознанная справедливость? нет, сэр, что вы! так зачем же ты пишешь такое говно? плохо себя чувствуешь? последнее время я чувствую себя как-то странно, сэр. будто я схожу с ума. пьешь по-черному, Теленочкин? конечно, сэр. и балуешься сам с собой? постоянно, сэр. как? не понял. ну, каким образом ты это проделываешь? беру четыре-пять сырых яиц, фунт фарша и сую все это в цветочную вазу с узким горлышком, хорошо идет под Воана-Уильямса или Дариюса Мийо. стеклянная? вагинальная. я имею в виду, ваза стеклянная? конечно нет, сэр! женат был? много раз, сэр. что не устраивало? всё, сэр. какой самый яркий сексуальный опыт для тебя? ну, пяток сырых яичек и фарш… ладно, ладно, понятно! да, это самый яркий… ты осознаешь, что твое желание справедливости и преображения мира является всего лишь ширмой, за которой ты пытаешься скрыть свое моральное разложение, стыд и неудачи? да. твой отец был жесток? не знаю, сэр. как это ты не знаешь? в смысле, тяжело сравнивать, у меня был всего один отец. дерзишь, Теленочкин? да куда там, сэр! вы же сами сказали: справедливость невозможна. отец бил тебя? они били по очереди. ты же сказал, что у тебя был один отец? у каждого человека один отец, я имел в виду свою мать. она любила тебя? только как свое продолжение, а как еще может проявляться любовь? ну, как очень сильное желание чего-нибудь весьма нужного или привлекательного, необязательно должна присутствовать кровная или семейственная связь, это может быть красный пляжный мяч или кусочек хлебушка с маслом. ты хочешь сказать, что можно любить кусок хлеба, намазанный маслом? только при определенных стечениях обстоятельств, каким-нибудь особым утром, при необыкновенном солнечном свете, любовь ведь приходит и исчезает без предупреждения. а возможно любить человеческое существо? конечно, особенно если вы с ним не очень знакомы, я люблю наблюдать за ними через свое окно, когда они шляются по улицам. Теленочкин, ты трус? несомненно, сэр. кто есть в твоем понимании трус? человек, который призадумается, выходить ли ему с голыми руками на льва. а кто же тогда в твоем понятии храбрец? тот, кто не знает, кто такой лев. каждый знает, кто такой лев. каждый предполагает, что знает. тогда кто в твоем уразумении глупец? тот, кто не осознает, что Время, Пространство и Плоть суть тщетности. кто есть мудрый человек? мудрых людей не бывает, сэр. тогда не может быть и глупцов, если нет ночи, то нет и дня. нет белого, нет черного. простите, сэр, я думаю, что все существует само по себе, независимо от чего-то другого. |