Онлайн книга «Философы с большой дороги»
|
тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов был бы просидеть здесь до конца своих дней, но... Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу: «Кого-кого?» – и поди разберись, они вправду впервые слышат его имя или просто делают вид? Не придумав ничего умного, я решился на глупость. Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом, сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача – вызволить одного незадачливого грабителя и получить пулю в лоб. О проблемах долголетия Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще живчиками – до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними сравниться могут только пони-земайтуко). У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание военнопленных. Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим – настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь захотел бы воспользоваться его именем). Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел (прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал, что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал он весьма неплохо – хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей местной граппой. Бабушка поехала было во Флоренцию, чтобы вразумить его – и вернуть на путь истинный. Вернулась она одна: «Не лучше ли оставить его там – в этом-то состоянии? Только представьте, сколько женщин потеряли мужей во время войны. Мне ли винить судьбу?! Он потерян – но я хоть знаю, где мне его искать». Услышав это, мама решила, что теперь – ее очередь. «Знаешь ли, думаю, что лучше вам обойтись без меня. Я умерла. Самоустранилась. Разбирайтесь-ка теперь без меня!» Деда по материнской линии я никогда не видел, зато дед со стороны отца жил с нами. Будучи кадровым военным, дед ожидал, когда подойдет срок выйти в отставку. Срок подходил в конце сентября 1939 года. Как раз незадолго до этого дед попал в плен – в первые же часы боев, когда английский корпус столкнулся с вермахтом во Франции. Дед был настоящим полиглотом. Член армейской сборной по бобслею (идеальный спорт для человека, комплекцией своей более всего напоминающего шар), он немало времени провел в Австрии и в горах под Цугом и разговорным немецким бегло владел задолго до своей пятилетней отсидки в лагере для военнопленных. Время от времени его «заносило», но вместо того чтобы пускаться во все тяжкие, переселившись во Флоренцию, он просто брал стул и поднимался с ним в свою комнату, бросив нам: «Хочу минут пять поразвлечься». Это желание охватывало его примерно так раз в года полтора. Он закрывал дверь на задвижку, после чего разносил стул в щепки, тщательно наводил порядок в комнате, выносил на помойку щепки, а потом шел и покупал какой-нибудь подержанный стул, который тоже со временем ждало уничтожение. Деда ничего не стоило вывести из себя (чем пользовались кузены) - достаточно было оставить что-нибудь недоеденным на тарелке: корку хлеба, очистки яблока, одинокую головку брюссельской капусты – что угодно. Вид отвергнутой еды подстегивал его раздражение – как и перекрученное полотенце на крючке в ванной. Своим маниакальным стремлением к сверкающим чистотой тарелкам дед был обязан не только воспоминаниям о пребывании в лагере, но и тому факту, что за пять лет, проведенных в заключении, он опруссачился, заразившись усердием и основательностью своих тюремщиков. |