
Онлайн книга «Кирза»
Когда его угощали, особенно сгущенкой, Регнер чуть не плакал от радости, и, крутя банку в руках, приговаривал: «Этоо — о, этоо шаэпешь!» — Ребята! — сказал однажды кто-то проницательный. — Да, по-моему, это он наше «заебись» так говорит!.. Спросили прибалта. Тот закивал головой: «Та, шаэпешь — этоо оотчен хаарошоо! Шаэпешь!» Жаль, что он сбежал. Хороший, в общем-то, парень. Хоть и прибалт. Одна из обожаемых всеми телепередач — «Утренняя гимнастика и аэробика». Набиваемся в ленинскую комнату и таращим глаза на девчонок в обтягивающих одеждах. У каждого — своя любимица. Знаем всех по именам. До хрипоты спорим, чья лучше. «Ебливее», как говорят. У какой из девчонок рот более рабочий, обсуждаем. Кто ногу в сторону лучше отводит… Дебаты жаркие. Защищают своих, высмеивают чужих. Когда на экране появлялся парень, дружно орут: «Пидор!!» Наверное, в отместку за то, что он там, а мы — здесь. Девчонки в «аэробике» на загляденье. Спортивные, грудасто-бедрастые… Но у самого моего сердца, рядом с комсомольским и военным билетами, лежит распахнувшая свое сокровенное худенькая брюнетка, вызволенная мной из суншевского гарема. Ее я не собираюсь делить ни с кем. И уже без усмешки вспоминаю просьбу Арсена оставить ему блондинку, любимую: О своих подругах, тех, что на гражданке, больше молчат. Обсуждать их, делиться подробностями — не принято. Не каждому даже показывается фотография. Их письма носятся в нагрудном кармане. В отличии от писем родителей и друзей — те хранятся в тумбочке. Им посвящяются трогательные и неумелые четверостишия в дембельских альбомах: Привет из мест, где нет невест, Где звезды достают руками, Где девушек считают за богинь, И видим мы их только на экране Иногда кто-нибудь начинает вспоминать, как и в каких позах он имел свою бабу. Слушают такого с удовольствием, поухивая и подначивая. Знают — врет, брешет. Пиздит. Нет у него никакой бабы. Или давно она уже не его. Ждет ли тебя твоя любимая — тема болезненная. Звучит по-солдатски грубо — «Тебя баба ждет на гражданке-то?» А ответ дать нелегко: Два года — срок немалый. Мрачнеют, задумываются, закуривают и уединяются. Из духовной пищи — кино, газеты, собрание сочинений В.И. Ленина в 55 томах и музыка. В казарме, возле тумбочки дневального, проигрыватель «Орфей». Пластинок всего две — Пугачева и «Ласковый май». Новых винилов замполит не покупает, а у нас самих денег нет. А если и есть, то тратить на духовное рука не поднимается. Пожрать бы пирожков в чипке, и то уже счастье. От подъема и до отбоя дневальными «мандавохами» заводится сначала одна пластинка, потом вторая — «Миллион-милион-милион а-алых роз!» «Бе-е-елые ро-озы, бе-е-елые ро-озы!» И опять. И снова. И без конца. В столовой вот уже полгода за завтраком, обедом и ужином крутят «AC/DC». Может, и больше, но я помню это со времени карантина. Неожиданно появляется ужасного качества запись группы со странным названием «Сектор Газа». Кто солист — неизвестно, мелодии явно стырены у западных групп. Многих слов просто не разобрать. Но юмор и темы приходятся всем по душе. «Сектор» играет во всех казармах. Какие-то их песни начинают петь на вечерних прогулках, назло замполиту. Играют под гитару после отбоя. «Любимец армии и народа» — прочту я спустя десять лет о лидере группы Юре Хое в его некрологе. А написанная им за полгода до смерти «Демобилизация» будет заигрываться до дыр в холодных казармах сжавшейся, развалившейся, но все еще огромной страны: Холод. Минус двадцать восемь. Ночью — за тридцать пять. Ни рук, ни ног не чувствуешь. Разрешили наконец-то опустить уши шапок. Лица — красные, как ободранные. Те, кого призвали из Сибири, говорят, что здешние двадцать пять — как у них сорок. Влажность и ветер свое дело делают… Разводы проходят в убыстренном темпе. Над плацем — рваные клубы пара от дыхания. Самое плохое — заступить на «нулевку», пост номер ноль. Деревянная такая конура у мостика между частью и военгородком. Стоишь около нее и требуешь от снующих туда-сюда офицеров предъявлять пропуска. Хотя знаешь почти каждого в лицо и по фамилии. Лезть, расстегивая шинель, во внутренний карман по такому морозу никто не хочет. Как и задерживаться на лишние секунды. В лучшем случае посылают куда подальше. Могут и кулаком пихнуть. Остается тупо отстаивать смену. И вспоминать подвиг генерала Карбышева. Заступающий на пост облачается в ватные штаны поверх обычных и всовывает ноги, прямо в сапогах, в огромные серые валенки. Надевает бушлат и сверху — шинель. На шинель — невероятного размера вонючий и засаленный тулуп. Тулуп и валенки одни на всех, надевают их прямо на посту. Иначе и нельзя — двигаться в них невозможно. Шагу не сделаешь. Паша Секс решил все-таки немного походить и попрыгать, согреться. Опрокинулся во всем этом облачении на спину и подняться уже не смог. Дело было ночью. Мороз, звезды. Деревья постреливают. Так и лежал, как перевернутый жук, почти полчаса, пока патруль его не заметил. Отделался Паша легко — только нос обморозил. После этого случая всех заступивших на пост обязали каждые пять минут по громкой связи связываться с КПП. Докладывать, что жив пока. Меня на «нулевку» не ставят — мои сапоги не пролазят даже в эти универсальные валенки. Да и с самими сапогами беда — замены на новые не нашлось, донашиваю старые, еще в карантине выданные. Подошва вот-вот отвалится. Тяжелее всех это переносит Сахнюк: — Вот так вы всегда, москвичи, суки, откашиваете! А мы, блядь, за вас все делать должны, да?! Я — на мороз, а ты в тепле свою жопу держать!.. — Гитлер, заглохни! — вступается за меня Череп. — Просто повезло чуваку… Не хуя завидовать: Вздохнув, добавляет: — Мне бы такие ласты: Тоже в дежурке посидел бы: Бля: Гитлер, хлопнув дверью, убегает на пост менять побелевшего там уже Кицу. Вечером нас сменяют. С одной стороны — хорошо. На завтра, по прогнозу, потепление со снегом. А значит — скребок в руки и на плац. И до конца наряда ты с него уже не вылезешь. С другой стороны, в казарме сегодня тоже не сахар. Из караула должны вернуться Борода с Соломоном. Ладно, если одним только «принеси-подай» обойдется… Едва заходим, дневальный таращит глаза: — Борода всех взводовских в каптерку созвал! Дуйте туда живо!.. |