Онлайн книга «Шанхай. Любовь подонка»
|
Загорелся зеленый свет. Обмирая от волнения, я взял Ли Мэй за руку. Она сжала мои пальцы. Сердце гулко и радостно застучало. На секунду замешкался. Задел плечом встречного, еще одного… Услышал характерное «ай-я!» – что-то вроде нашего «ой!», но мне было не до того. Мы шли, болтали, уворачивались от снующих по улице продавцов, зазывал, попрошаек, гудящих машин-паровозиков с туристами. Ли Мэй рассказывала о зданиях, показывала по сторонам, но я смотрел лишь на нее. На глаза, в этот день подведенные легкими штрихами, на подчеркнутый помадой контур губ, на тонкое запястье, обвитое браслетом из нефрита… Архитектура не интересовала меня. Я был равнодушен и к камню и к стеклу, как бы величественны и красивы они не были. Ведь рядом со мной находилось живое, прекрасное и неповторимое создание. Девушка, в которую я был по-мальчишески влюблен, держала меня за руку, говорила, смеялась. …А если бы я не поехал тогда в спортзал? Если бы задержался на пять лишних минут? Если бы автобусов было больше, и не возникло бы давки? А если бы?.. Сияли витрины магазинов, вывески-иероглифы сменялись латинскими буквами, доносилась со стороны фонтана веселая мелодия. То и дело в толпе мелькали лаовайские лица. «Воч, воч, бэгз, дивиди» – бросались к ним со всех сторон зазывалы. Возле дверей помпезного и мрачного «Peace Hotel» чадили выхлопом автобусы. Гиды с флажками в руках кричали в мегафоны, загоняя туристов в салоны. С равнодушно-покорным видом пожилые китайцы рассаживались по местам. Улица Нанкин кончилась, выведя нас к автодороге, за которой начиналась знаменитая шанхайская набережная – Вайтань. С реки дул влажный ветер. Спустились в подземный переход. На ступеньках сидели босоногие женщины-попрошайки с детьми, примотанными к спине платками. Продавцы крутили на полу сверкающие синими огоньками волчки, швыряли на стены резинки-липучки, лавировали среди потока людей, навязывая прохожим наборы открыток и макеты телебашни. – Ты знаешь, чьи это картины? – показала Ли Мэй на подсвеченные щиты по правой стороне перехода. Мы проходили мимо «Подсолнухов». Я улыбнулся. – Конечно. Пока я рассказывал ей об увлечении Ван Гога Азией, его опытах с тростниковой палочкой вместо кисти, дзэнских мотивах «Кипарисов» – Ли Мэй не отрывала от меня взгляда. Из гомонящего туннеля мы выбрались на воздух, поднялись по небольшой лестнице и оказались на неширокой полосе набережной. Царапал полотнище неба шпиль телебашни. Каменным цветком тянулся ввысь небоскреб Цзиньмао. Темнел плотный строй высоток Пудуна. Низким отрывистым гудком сигналил здоровенный черный теплоход. Несколько барж с кранами спешили куда-то, вспенивая грязную воду. Мы подошли к ограждению. Ли Мэй встала у перил. Я осторожно положил руки ей на плечи. Так мы простояли минут пять, разглядывая противоположный берег. – Ты был на телебашне? – повернув вполоборота голову, спросила она. Я едва удержался, чтобы не поцеловать ее. – А… да… один раз, – ответил растерянно. – Но было еще пасмурней, чем сегодня. Ничего сверху не разглядел. – Там, в башне, есть хороший музей истории города. – Да, хороший. Хотя, знаешь, я не особо люблю музеи. – Почему? – В них нет жизни. Она засмеялась: – Ты смотрел фильм «Хэллбой?» – Нет. – Там герой говорит про музеи, как ты: подделки и репродукции. – Он прав. – Вы с ним немного похожи. Не внешне, нет. Характером. Она стала рассказывать мне про краснолицего и рогатого героя фильма. Я слушал, замерев: во время рассказа она откинула голову, почти прикоснувшись к моей груди. – Он, наверное, несчастный парень… – заметил я. – Почему? – Если у него рога… Пробовал объяснить, что значит для русских «рогоносец», но смущало и мешало объяснению английское «horny», да и китайцы, как оказалось, признаком обманутого мужа считали не рога. – У нас говорят – «зеленая шапочка», – пояснила Ли Мэй. – Если мужу изменяет жена, такой человек должен ходить в зеленой шапке. – И что, ходят? – Нет, – засмеялась она. – Только иностранцы. Иногда, зимой. – Хорошо, что сказала. А то вдруг бы купил… – Ты ведь не женат. Так что можно. – Зато другие этого не знают. – Верно… Помолчала. Вдруг развернулась и с любопытством спросила: – А ты не был женат раньше? Почему до сих пор один? Врать или не врать – пронеслось в голове. – Был. Но уже давно. Там, в прошлой жизни, в России. – А дети? Есть дети? – Нет. Она приложила руку к моей груди. – Извини, – взглянула проникновенно. Видно, на лице моем все же отразилось что-то такое… – Ерунда. Расскажи мне еще что-нибудь. – О чем? – Не знаю… Мне интересно, чем иностранцы отличаются от китайцев. Вот видишь – у нас рога, у вас зеленые шапки… – Ты умеешь считать по-китайски? Показывать на пальцах? – Нет. – Смотри. До пяти – как у вас, по количеству пальцев. А вот как показать шесть? Я растопырил пальцы на левой руке и поднес их к мизинцу на правой. – Вот… – улыбнулась она. – Видишь, неудобно. Обе руки заняты. А надо вот так. Она изобразила нечто вроде жеста, каким показывают телефонную трубку или бутылку спиртного – кулак с оттопыренными мизинцем и большим пальцем. – Семь, – показала она собранные в щепотку три пальца, как в православном крещении. Я старательно повторял. – Восемь. Так изображают пистолет. – Девять. Согнутый крючком указательный палец. – Десять. Ли Мэй сложила крест из двух указательных. – Вот это будет твое домашнее задание. Ты ведь задаешь студентам? Вот и тебе. Выучишь и покажешь мне в следующий раз. «В следующий раз!» Тихая сумасшедшая радость. Конечно. Обязательно. Возле нас собралась кучка людей. Китайцы – люди повышенной, почти болезненной любопытности. Ссора двух старушек из-за пучка зелени на рынке, перебранка между водителями мопеда и автомобиля, лаовай, завязывающий покрепче шнурок на ботинке, собачка, тявкающая на прохожих, – вокруг всегда находятся благодарные зрители. Если же случается потасовка между двумя мужиками, – чаще всего это «схватка на пальцах», когда оппоненты трясут друг перед другом указательными пальцами, тычут ими в лицо и истошно орут, – толпа собирается самая внушительная. |