Онлайн книга «Штрафбат»
|
— Получается, дорогой друг, большевики все делали правильно, — зашевелился на лавке Дронский, когда гармоника вздохнула и смолкла. — Им только одного не хватало — самого главного. — Чего же? Прямо умираю от любопытства! — встрепенулся Муранов. — Любви к народу… — И давно вы до такой эпохальной мысли додумались? — Голос Муранова даже повеселел. — Да вот Евангелие в руки как-то попалось. Почитал, кое-что доходить стало… — Поздравляю, господин большевик, вы далеко ушли в своих мыслях! — И вас поздравляю, господин большевик! Как вы были троцкистом-интернационалистом, так им, бог даст, и сдохнете, — ответил Дронский. — Ну, не раньше вас! — Не зарекайтесь, голубчик, смертушка таких говорунов очень любит… — Типун вам на язык с лошадиную голову! — огрызнулся с печи Муранов. И вдруг за окном гармошка рванула озорную мелодию и девичий пронзительный голос отчаянно вскрикнул: Парень девку уломал, девке целку поломал, Коллективизация — эта операция! Взорвался дружный хохот, и другой голос подхватил поспешно: Девки больше не дают мужикам-бездельникам! К нам приехал массовик во-о-от с таким затейником! И снова раздался хохот, и чей-то голос зачастил еще быстрее: Все вам, девочки, припевочки, а мне не до того — Умер дедушка на бабушке, сдавал на ГТО! И-и-их! — Вот что вашему народу нужно, — пробурчал Муранов. — Одна похабщина. То, что в жопе все давно, знали мы заранее, Оттого корова наша все поет страдания! Их-их! Ах-ах! — А вот вам и оценка народом положения в стране, — сказал Дронский, когда частушка закончилась. — Как говорится, народ все видит и вслух говорит… только наши вожди слушать не умеют. — Слышь, политические, — вновь заворочалась фигура на полу, — ежли трепаться не кончите, я точно на вас телегу накатаю в особый отдел, дождетесь… Он не договорил — дверь распахнулась и в горницу ввалилась подвыпившая компания: девицы в цветастых длинных юбках, кофточках в горошек и черных плюшевых жакетках, с шелковыми шалями на плечах, а за ними — гармонист в фуражке, сдвинутой набекрень, а следом — целая толпа штрафников, с бутылками самогона в руках. Веселья час и боль разлуки Готов делить с тобой всегда. Давай пожмем друг другу руки, И в дальний путь на долгие года! — проникновенно уверял девиц гармонист. И тут нервы спавшего на полу окончательно не выдержали. Он сбросил шинель, схватил автомат и дал длинную очередь прямо в потолок, заорав истошно: — Вы спать дадите, мать вашу в гроб, в могилу, в три печенки! Всех порешу, к едреной фене! С потолка посыпалась штукатурка, завизжали, шарахнувшись назад, девицы, с глухим звоном разбилась бутыль самогона. Ругаясь и толкаясь, компания выбиралась из дома. В сенях возникла давка, кто-то хохотал, кто-то спрашивал: — Откуда у вас такой чокнутый взялся? — Да он не чокнутый, он — кастрированный! — Тю, господи, этого еще не хватало! Немцы, что ли, его? — Да нет, наши! С тех пор он, как женский пол видит, звереет сразу! — А чего звереет-то? — А как же — ведь око видит, а зуб неймет! — И теперь залились смехом сразу несколько голосов. Любитель поспать замычал, заскрипел зубами и вдруг вскочил, бросился к окну, заорал во всю глотку: — Чухонцев, подлюка, я тя в следующем же бою пристрелю за твои шуточки, понял! Я те покажу, кто кастрированный! Сволота! Голоса удалялись, хотя смех слышался по-прежнему… На окраине деревни выстроились в шеренгу семеро штрафников: ротный Антип Глымов, за ним — Леха Стира, Родион Светличный, Жора Точилин, Глеб Самохин, Павел Муранов и Степка Шутов. У каждого за спиной вещмешок, автомат, гранаты, на поясе висящие, как груши, запасные автоматные рожки и боевые ножи-кинжалы в деревянных ножнах, тяжелые фляги с водой. Поверх вещмешков привязаны каски, обтянутые маскировочной материей, и такой же материей обтянуты пилотки и сапоги. Перед шеренгой стояли комбат Твердохлебов и начальник особого отдела майор Харченко. — Штрафники, слушай внимательно! Кто хочет вернуть погоны, звание и доброе имя и вернуться в действующую армию с орденом на груди, тот добудет языка и доставит его за линию фронта. Важного языка. Который много знает. Кто с задания не вернется — будем считать без вести пропавшим, со всеми вытекающими последствиями. Но если кто из оставшихся в живых подтвердит факт гибели в бою, будем считать, что погибший умер коммунистом, и семья будет реабилитирована и восстановлена во всех правах. Так что если смерть, то обязательно на глазах товарищей! Чтоб могли документально подтвердить. Достаточно ясно излагаю? Штрафники молчали. — Вопросы будут? — спросил Твердохлебов. — Почему группой командует Глымов? — спросил Павел Муранов. — Я по званию капитан Красной Армии… — Ты лишен звания капитана Красной Армии приговором военного трибунала, — прервал его майор Харченко. — И на сегодняшний день ты, гражданин Муранов, рядовой штрафного батальона. — Я полагал, гражданин майор… — Полагаю здесь я, — резко оборвал Харченко. — И располагаю тоже я! И жаловаться на меня некому! Я для вас и Бог, и царь, и отец родной! Только в звании майора! — Скоро обязательно полковником станете, — вежливо вставил Леха Стира. — А там и до генерала недалеко, — добавил Жора Точилин. — Отставить разговорчики! — прикрикнул Харченко. — У Глымова два побега из лагерей, — помолчав, пояснил Твердохлебов, глядя Муранову в глаза. — Хорошо ориентируется на незнакомой местности и в неожиданных ситуациях. Потому он и будет командовать. И расстреляет каждого, кто его команды не выполнит, — совсем будничным тоном закончил Твердохлебов. — Хватит болтать! — повысил голос майор Харченко. — Вернуться вы должны через неделю! Включая сегодняшний день. По истечении указанного срока будем считать группу погибшей! В путь! Желаю успеха! Без языка дороги у вас обратно нет! Лучше сразу фрицам в плен сдавайтесь! — И особист громко рассмеялся. Твердохлебов обжег майора укоризненным взглядом, молча шагнул к Глымову, протянул ему руку, и они крепко пожали друг другу руки, пристально глядя в глаза. — Обвешали нас, как новогодние елки, — усмехнулся Глымов, трогая рукой гранаты, пистолет и индивидуальный медицинский пакет. — Ждать вас буду… — тихо сказал Твердохлебов. — Обязательно вернитесь. |