Онлайн книга «Штрафбат»
|
И сейчас же зазвенел звонок. Мишка побежал открывать. На пороге стояли мужчина в штатском костюме и женщина в праздничном крепдешиновом платье. В руках у женщины был букет цветов, у мужчины коробка, перевязанная красной ленточкой. Но лица почему-то были совсем не праздничные, а растерянные, тревожные. — Паша! Аська! Нельзя так запаздывать! — укоризненно произнес Головачев. — Понимаю, мой день рождения не всенародный праздник, но друзья должны приходить вовремя! — Вы радио слушали? — спросил Паша. — Да нет, с утра выключено, — ответил Головачев. — Война, Андрюша… — дрожащим голосом сказала женщина. — Молотов по радио выступал… …И промелькнула, как всполох, ночь. Он обнимал и целовал свою ненаглядную Антонину, шептал: — Женушка ты моя сладкая… женушка ты моя вечная… как же я тебя люблю… Антонина изнемогала в сладкой истоме, выгибалась и вытягивалась, словно хотела слиться с ним в единое целое, и повторяла, будто в забытьи: — Андрюшенька… Андрюшенька… Андрюшенька… …Раненый солдат сполз с Головачева, перевернул комбата на спину. Сзади напирали бежавшие штрафники. — Ну, че копаешься? Че там? — Комбата убило! — крикнул солдат. — Ах ты, мать твою! — Мало комбат покомандовал. Вроде мужик был ничего… — Как раз, кто — ничего, тот первый и получает… — Вперед, ребята, вперед, чего встали?! Рядом взорвалось еще два снаряда. Раненого подхватили под руки, и тот, тяжело ступая, двинулся вперед, перешагнув через мертвого Головачева. Глаза комбата были открыты. И следующие солдаты перешагивали через мертвого комбата. Кто-то неловко наступил мертвому на грудь, от чьего-то сапога отвалилась лепешка глины и упала Головачеву на лицо… и переступали, переступали… и бежали вперед, к своим позициям, как к избавлению. Но едва показались знакомые окопы, немцы перенесли артиллерийский огонь туда, на позиции русских. Штрафники, наблюдавшие за обстрелом нейтральной полосы, кинулись к укрытиям. — Во дают, гады! — В большую ярость фрицы пришли, ребята, крушат, как подорванные! — Уже больше часа молотят! Осатанели! — А че им, боеприпаса у них навалом! — Значит, со жратвой ничего не вышло? — Ничего, голодный шустрей бегать будешь. Как проскочили бегущие лавину огня, они и сами не могли бы сказать. Из последних сил валились в окопы, расползались по убежищам. В блиндажи и укрытия забился весь батальон. Стонали раненые, матерились все, кто ходил к продовольственному складу. Бинтовали друг другу руки, ноги, головы. — Устроили, суки, пионерский поход за бубликами! — Как же вы так нарвались-то? — Это лучше у майора Харченки спросить, только дохлый он уже. — Был бы живой, я б его сам пристрелил, тварь паскудную! Накат блиндажа сотрясался при каждом взрыве, испуганно металось готовое вот-вот погаснуть пламя самодельной коптилки. — Отсыпь махорочки, браток, курить страсть как охота. — Говорили, что на том складе курева было завались? — Было, да сплыло… — Лучшей нашей махорки нету! Немецкие цигарочки слабенькие, кислые какие-то — куришь, а не накуриваешься. — Много народу поубивало? — Ой, много, браток, много-о-о… Раненых человек тридцать принесли. На горбу одного нес, думаю, ну все, еще шагов десять пробегу и пупок развяжется! Артиллерийская канонада не утихала, ухали, грохали взрывы, содрогались стены блиндажа, сыпалась с наката земля… — Белянов, родной мой, слушай приказ, — говорил генерал Лыков в телефонную трубку. — Батальон штрафников обескровлен — большие потери, много раненых. Немцы утюжат его позиции уже два часа. Если после этого они атакуют, создается реальная угроза прорыва. Как слышишь? Ага, хорошо. Так вот, перебрось в расположение штрафников батальон Подгорного. И дивизион сорокапяток… А вдруг танки? Слушай, Белянов, хватит прибедняться, приказано — сделано! Ну, вот и хорошо! Действуй, Белянов! — Товарищ генерал, штрафбат на проводе, — сказал связник. — Головачев? — спросил Лыков и услышал голос Твердохлебова: — Комбат Головачев убит. Временно командование батальоном принял на себя. — Ну и командуй дальше, Твердохлебов, — распорядился генерал. — Приказ о назначении получишь. Что еще? — Много тяжело раненных. Прошу прислать хоть какой-то транспорт — вывезти людей в дивизионный госпиталь. Помрут люди, — громко говорил в трубку Твердохлебов. — Только слюни не распускай, Твердохлебов! — резко оборвал генерал. — Раньше я такого за тобой не замечал! Придумаем что-нибудь! Жди! На другом конце провода Твердохлебов положил телефонную трубку на ящик, ладонью утер мокрое от пота лицо. За дощатым столом сидели Балясин, Чудилин и отец Михаил. — Ну, где этот картежник хренов? — зло спросил Твердохлебов. — Сказал, мигом обернется, — ответил Чудилин, куря самокрутку. — А Глымов? Шилкин? — Твердохлебов тяжело опустился на табуретку. — За смертью их посылать… — А сколько нас от первого состава уцелело? — вдруг спросил Балясин. — Считаю — всего девять человек получается… — Уже хорошо, — усмехнулся Чудилин. Наверху продолжала греметь канонада, стены блиндажа дрожали. — Немец совсем озверел — долбит и долбит, — пробормотал Балясин. — Разозлили мы их здорово… — опять усмехнулся Чудилин. — Скорее — майор Харченко, — вздохнул Балясин. — Паскудный был человек, как его только земля носила? — Негоже так, ребята, не по-христиански: про покойника — или ничего, или хорошо, — прогудел отец Михаил. — Тогда лучше помолчим, — отозвался Балясин. — А ты помолись за нас, батюшка, за всех отверженных и погибших… Но молчание было недолгим — дверь в блиндаж открылась, и один за другим вошли Шилкин, Глымов и Леха Стира с мешками за спиной. У Лехи была забинтована рука, у Шилкина перевязана голова, и пилотка едва держалась на самом затылке. В ту же минуту рвануло так, что ходуном заходили бревна наката. — Ну, озверел фашист, мать честная! Штрафники прошли к столу, сняли свои «сидоры», стали вытаскивать банки, пачки галет, бутылки рома. — Остатки сладки! — сказал Стира. — Раздали ребятам все, что было в ямке спрятано. Выгребли подчистую, — добавил Глымов. — Короче, кормушка закончилась, — заключил Шилкин. Сообща принялись вскрывать ножами консервные банки, откупоривать бутылки, расставляли алюминиевые мятые кружки. |