Книга Тысяча осеней Якоба де Зута, страница 18 – Дэвид Митчелл

— Я предлагаю тост, — заявляет заместитель директора ван Клиф, — за всех наших отсутствующих дам.

Пьющие и обедающие наполняют друг другу стаканы.

— За всех наших отсутствующих дам!

— Особенно, — Хори ахает, потому что джин обжигает ему пищевод, — за даму господина Огавы. Господин Огава женился в этом году на красивой женщине. — Локоть Хори испачкан муссом из ревеня. — Каждую ночь, — он изображает скачущего всадника, — три, четыре, пять заездов!

Смех оглушителен, но на лице Огавы кислая улыбка.

— Вы попросили голодного, — говорит Герритсзон, — напиться до пуза.

— Господин Герритсзон хочет девушку? — Хори сама любезность. — Мой слуга приведет. Скажите, какую хотите? Толстую? Худую? Тигрицу? Нежную сестру?

— Нам бы всем нежную сестрицу, — жалуется Ари Грот, — но где деньги, а? Можем только заплатить в сиамском борделе за кувырок с нагасакской шлюшкой. Вы уж не обижайтесь, господин Ворстенбос, но Компания могла бы выдавать субсидии на это дело. Взять беднягу Оста: с его официальным жалованьем, немного, знач… женского утешение обойдется ему аккурат в ту сумму, которую он получает за год.

— Воздержание, — отвечает Ворстенбос, — никому не повредит.

— Но, господин директор, вы же понимаете, на какие грехи может пойти голландец с бурлящей кровью, лишенный возможности удовлетворить естественные потребности.

— Скучаете по своей жене, господин Грот? — спрашивает Хори. — Она дома, в Голландии?

— «Южнее Гибралтара, — цитирует капитан Лейси, — все мужчины становятся холостяками».

— Широта Нагасаки, — указывает Фишер, — конечно же, гораздо севернее Гибралтара.

— Никогда бы не подумал, — говорит Ворстенбос, — что ты женат, Грот.

— Он бы предпочел оставаться холостяком, — объясняет Оувеханд, — коль об этом зашел разговор.

— Мычащая стерва из Западной Фрисландии, — повар облизывает свои коричневые клыки. — Когда я о ней думаю, господин Хори, то молюсь, чтобы Османская империя захватила Западную Фрисландию и увела ее в рабство.

— Если не нравится жена, — спрашивает переводчик Ионекизу, — почему не развестись?

— Легко сказать, трудно сделать, — вздыхает Грот, — в этих так называемых христианских странах.

— Зачем тогда вообще жениться? — Хори выкашливает табачный дым.

— О-о, это длинная и печальная сага, господин Хори, совершенно неинтересная…

— В последний приезд господина Грота домой, — вступает Оувеханд, — он обхаживал одну молоденькую богатую наследницу, которая жила в городском доме в Ромоленстрате [22] , и она рассказала ему, что ее больной, не имеющий наследников папаша желает увидеть свою молочную ферму в руках честного и благородного зятя, но везде, ворковала она, ей встречались лишь прохиндеи, прикидывающиеся добропорядочными холостяками. Господин Грот согласился с ней, что в море Романтики полно акул, и пожаловался на предвзятое отношение, с которым приходится стакиваться молодому человеку из колоний: как будто ежегодный доход, который приносят плантации на Суматре — деньги второго сорта по сравнению с заработанными в Голландии! Голубков обвенчали за одну неделю. На следующий день после свадьбы хозяин таверны представил им счет, и они одновременно сказали друг дружке: «Оплати счет, сердце мое». Но к их общему ужасу, ни один не мог, потому как и невеста, так и жених потратили свои последние гульдены на ухаживания друг за другом! Плантации господина Грота испарились; дом в Ромоленстрате служил силком; больной тесть оказался разносчиком пива, и очень даже здоровым, и при этом с наследниками, но зато без волос, и…

Рассказ прерывает отрыжка Лейси: «Прощенья просим, это яйца с пряностями».

— Заместитель директора ван Клиф? — Гото в тревоге. — Османцы вторглись в Голландию? Этой новости нет в последнем отчете фусецуки…

— Господин Грот… — ван Клиф стряхивает крошки с салфетки, — выражался образно.

— «Образно»? — Самый усердный молодой переводчик хмурится и моргает глазами. — «Образно»…

Купидо и Филандер начинают играть «Тихий воздух» Боккерини.

— Становится грустно, — в размышлении произносит Ворстенбос, — когда начинаешь думать, что эти комнаты навсегда опустеют, если Эдо не разрешит увеличить медную квоту.

Ионекизу и Хори изображают скорбь; лица Гото и Огавы остаются безразличными.

Большинство голландцев уже спросили Якоба: а не блеф ли этот необычный ультиматум? Он отвечал каждому, что с этим вопросом надо обращаться к директору, зная, что никто не осмелится на подобное. После того как в прошлом сезоне «Октавия» затонула вместе с грузом, многие могут вернуться в Батавию более бедными, чем до отплытия в Нагасаки.

— Что за странная женщина, — вопрошает ван Клиф, выжимая лимон в стакан из венецианского стекла, — появилась на складе «Колючка»?

— Госпожа Аибагава, — отвечает Гото, — дочка врача и сама изучает медицину.

«Аибагава, — Якоб растягивает каждый слог. — А-и-ба-га-ва».

— Магистрат разрешил ей, — говорит Ивасе, — учиться у голландского доктора.

«А я назвал ее помощницей блудницы», — вспоминает Якоб, и его передергивает.

— Как спокойно вела себя эта странная Локуста, — говорит Фишер, — во время операции.

— Прекрасный пол, — изрекает Якоб, — может демонстрировать не меньшую выдержку, чем непрекрасный.

— Господин де Зут должен издать в печати, — пруссак ковыряет в носу, — свои блестящие изречения.

— Госпожа Аибагава, — вносит свою лепту Огава, — акушерка. Она привыкла к виду крови.

— Но, насколько мне ведомо, — говорит Ворстенбос, — женщине запрещено ступать на Дэдзиму, если только она не куртизанка, не ее служанка или не закадычная подруга кого‑то в гильдии.

— Запрещается, — негодующе подтверждает Ионекизу. — Не было прецедента. Никогда.

— Госпожа Аибагава, — продолжает Огава, — очень хорошая акушерка, принимает роды и у богатых, и у бедных, кто не может платить. Недавно она помогла родиться сыну магистрата Широямы. Роды были тяжелые, и другой доктор отказался их принимать, но она не отступилась, и женщина благополучно разрешилась от бремени. Магистрат на радостях согласился выполнить одно желание госпожи Аибагавы. Она пожелала учиться у доктора Маринуса на Дэдзиме. Магистрат выполнил обещание.

— Женщина учится в больнице, — восклицает Ионекизу. — Это не к добру.

— Крови не испугалась, — вспоминает Кон Туоми, — говорила на хорошем голландском с доктором Маринусом и погналась за обезьяной, когда студенты-мужчины выглядели так, будто сейчас упадут в обморок.

«Я бы задал дюжину вопросов, — думает Якоб, — если б осмелился: дюжину дюжин».