Онлайн книга «Зори лютые»
* * * Степанка долго дожидался, когда государь исполнит свое обещание, пошлет его на Пушкарный двор в помощь боярину Версеню. Осень минула, зима, а Степан все живет в Смоленске десятником огневого наряда. Видать, позабыл о нем великий князь. Оно и немудрено, лето минуло с той поры, как государь посулил ему. А весной вспомнил о нем великий государь, велел сыскать. Приставили десятника Степанку на Пушкарном дворе в старшие над государственными ратниками, сторожившими мастеровой люд, чтоб те без дела не слонялись, а паче в бега не ударились к разбойным людям либо в казаки. Живет Степанка в слободе на Неглинной, где селились служилые дворяне, а кормится с государевыми людьми, при дворе великого князя. Боярин Версень Степана вроде и не замечает. Не может забыть, как был он его, боярина, холоп. А что нынче в дворяне служилые попал, так для родовитого боярина Ивана Никитича Версеня звание это никчемное, хоть и великим князем придуманное. Экие, холопы там, челядь, а туда же, дворяне служилые! Степану с Сергуней да Игнатом душу бы отвести, а может, и совета друзей послушать, но зазорно ему с мастеровыми водиться. Чай, великий князь с ним беседовал, и у государя он, Степан, нынче на примете. * * * Занемог великий князь, разжарился на охоте, а потом испил ключевой воды. Заложило горло, ни дохнуть, ни глотнуть. Лекарь уж чего ни давал — и настою клюквенного, и черники, наконец, испробовал молока горячего с медом. Полегчало. А когда государю невмоготу было, приходил митрополит, уговаривал собороваться. Отказался Василий, еще и на дверь указал Варлааму. Бояре на Москве слух пустили: «Быть Юрию великим князем». Однако государь выжил. На Покрову впервой во двор выбрался. От свежего воздуха что во хмелю. Высоко в небе, курлыча, тянулся журавлиный клин. «Последнее улетают. Зима скоро», — подумал Василий. С удовлетворением вспомнил привезенную гонцом грамотку от смоленского воеводы. Тот отписывал, как город укрепил и что с литовской стороны все тихо, но он, князь Шуйский, полки держит наготове и завсегда сумеет отразить неприятеля. Просил воевода помочь Смоленску огневым зельем да пушками. Василий вчера велел нарядить к Шуйскому большой обоз, а с ним Репню-Оболенского с конными пищальниками. Пускай два воеводы стерегут тот край. Василий знал, Сигизмунд попытается вернуть Смоленск, и пусть он убедится, что Русь взяла его не на время, навсегда… Вошел государь в горницу, прилег на лавку. Хоть и на поправку поворотило, но еще слабость в теле. В ногах подсела Соломония, положила ему на колено руку. «К сорока годам подбирается», — подумал о жене Василий без сожаления. Соломония сказала: — За безбожество свое, Василий, наказание несешь. Вздохнула. Василий ответил раздраженно: — Будя ты, богомольна. Я чаю, ты за двоих поклоны отобьешь. — И повернулся к стене. — Все богохульствуешь, Василий! — Шла бы ты, Соломония, в монастырь подобру, — в сердцах кинул Василий. — Ни для любви ты, ни для бабьего дела не создана. Соломония отняла руку, встала. Тонкие губы искривились. — Стыдно, Василий, до седины дожили с тобой, а теперь о монастыре речь повел. Норовишь в жены молодую взять, литвинку? Яз знаю о том! — Коли ведаешь, и добро, — со смешком ответил Василий. — А в монастырь миром не пожелаешь, силой заставлю. И неожиданно повернулся к Соломонии, приподнялся, выкрикнул зло: — Я тела бабьего хочу, доколь мослы твои глодать, и сына, кому великое княжение передам! Слышь? Государя! * * * За узкой калиткой монастырской ограды начиналась окраина Москвы. Был октябрь месяц, но солнце пригревало, и от свалки нечистот посреди дороги нестерпимо зловонило. Вассиан брел, опустив голову, и редким прохожим, видевшим его грубую власяницу, не приходило на ум, что тело этого монаха знало дорогие боярские одеяния. Поглощенный своими мыслями, Вассиан не заметил, как дошел до митрополичьих палат. У входа встретился молодой инок, склонил голову: — Благослови, отче. Вассиан перекрестил монаха, спросил: — Не почивает ли отец Варлаам, Ананий? И, не дождавшись ответа, пошел за монахом. Ананий провел Вассиана в митрополичью палату, задержался у двери, пропустив гостя. Митрополит сидел в глубоком кресле и, беззвучно шевеля губами, читал книгу. Заслышав шаги, поднял голову. Взгляд у Варлаама проницательный, немигающий. — Великая княгиня на богомолье в наш монастырь приезжала, — поклонившись, сказал Вассиан и уселся в кресло напротив митрополита. — Сказывала, сколь обид терпит. Чуешь, отче? Коли Соломония уста открыла, душу излила, значит, и впрямь невмоготу великой княгине. Варлаам выпрямился, бережно закрыл Евангелие. — Знаю. — Защити ее, отче. Боярского она рода и бояр в обиду не давала. — Буду речь вести с государем, — ответил Варлаам. Вассиан склонил голову. Потом сказал просяще: — И о себе речь, отче, хочу молвить. Отпусти меня, отче, в скит, душу спасти хочу. Не могу дале на миру, суета сует. И келья монастырская тут, на Москве, не спасение. Митрополит нахмурился. — Брат Вассиан, сказывал те яз однажды, гордыней обуян ты еси. — Нет, отец, тело мое бренное устало. Не могу зрить, как опутывает мир паутина злобы и разврата. Бледные пальцы Вассиана теребили отделанный золотом и дорогими каменьями переплет книги. — В скит бежишь, брат Вассиан? — печально спросил митрополит и, не дожидаясь ответа, повысил голос: — А о спасении души государя яз один буду молиться? Нет, и ты, и иже с тобой, все мы перед Богом повинны за грехи великого князя. Яз же не допущу посрамления великой княгини Соломонии и не благословлю государя при живой жене на брак с литвинкою. — Литовская княжна Елена на европейский манер, в поясе перехват осиный, того и гляди, сломается. Наши боярыни телом во как раздобревши, что перины. — Не задаста литвинка, верно, но на любовь зла. Тем, по всему, и прикипел к ней Василий, — со злостью произнес Варлаам и перекрестился истово: — Прости, Господи, слова греховные. Вассиан снова сказал: — Князь Глинский мыслит с государем породниться и с его помощью вотчины свои литовские воротить. Быть княжне Елене государыней, а Соломонию монастырь ждет. — Сказал же, не допущу яз сие! — брызгая слюной, выкрикнул Варлаам и неожиданно сорвался с кресла, толкнул дверь, чуть не сшиб с ног молодого монаха. — Подслушиваешь, Ананий? — выдохнул митрополит угрожающе, — Аль искусителю продался? А может, по чьему наущению? |