Онлайн книга «Зори лютые»
— Вельможные панове, где есть дорога на Смоленск? — и щипнул кончик тонкого уса. Богуш и Щит переглянулись, а Сигизмунд словно не заметил, переспросил: — Кто из вас, панове, пожелает указать, где есть она? Потом посмотрел на гетмана Острожского. — Може, ты, пан Константин? Острожский приблизился к столу, сказал: — Войско московитов у Смоленска, король. Сигизмунд поморщился. — Пан гетман молвил то, о чем знают все. Я спрашиваю, вельможные панове, где есть на Смоленск дорога? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Наша дорога не там, где нас ждут московиты. Мы не поступим, как того хочет князь Василий. Ты, пан гетман, поведешь наше воинство на Псков. А когда ты возьмешь этот город, мы обменяем его на Смоленск. Это и есть наша дорога! И распрямился, щелкнул пальцами. Маршалки согласно закивали, но Сигизмунд недовольно посмотрел на них. Снова заговорил: — Посол императора Максимилиана барон Герберштейн пишет, Василий не желает мира без Смоленска, но мы заставим вернуть его! Это я вам говорю, панове, ваш король и великий князь! Пан Богуш, и ты, пан Щит, я посылаю вас на Москву, будете рядиться с великим князем и его боярами. Но Смоленском не поступайтесь. Нам без него не можно. Отдадим московитам Смоленск, они Киев запросят и иных земель, панове. На одном стойте: мы мира хотим на условии, по какому брат наш Александр и великий князь Московский Иван Васильевич жили. * * * Пока маршалки добирались к Москве, гетман Острожский с многочисленным войском подступили к Пскову. Проведал об этом великий князь Василий и велел литовских послов Богуша и Щита в Москву не впускать, а задержать в Дорогомилове. Барон Герберштейн к московским боярам кинулся, речи вел, что-де негоже так с послами обращаться, как поступил великий князь. Дошли о том слухи до государя, озлился он. К тому времени гетман Острожский осадил Псков, но воевода Салтыков-Морозов приступ литовского войска отбил и город удержал. Послал литовский гетман отряды грабить Псковскую землю, но на помощь псковичам уже спешили московские полки. Воевода Иван Ляцкий в коротком бою развеял отряд, двигавшийся на помощь гетману, захватил литовские пушки и пищали. Получив известие, что к Пскову движется русское войско, гетман Острожский поспешил снять осаду и повернул в Литву. Перешли московские полки границу, пошли вдогон литовскому войску. До самого Вильно достали и воротились к Смоленску. * * * Литовских послов допустили в Москву не скоро, зимой. Замело город сугробами, вьюжит. Но, к удивлению Богуша и Щита, народ по домам от холода не прячется и торг гудит вовсю. Послам литовским из саней бы вылезти и в толпе поразмяться, да надобно поспешать в Грановитую палату. Сам великий князь ждет. В просторных сенях с литовских послов сняли шубы, повели хитрыми переходами. Маршалкам боязно. В Дорогомилове, покуда за караулом сидели, набрались страху. Пока за боярином-дворецким плелись, всяко передумали. Опомнились уже в Грановитой палате. Осмотрелись. У стен на лавках бояре расселись, важничают, а прямо перед маршалками в кресле на помосте государь. Боярин-дворецкий громко, на всю Грановитую палату объявил: — Послы короля Польского и великого князя Литовского к великому князю и государю всей Русской земли! Насупился Василий, спросил резко: — С чем прислал вас брат мой, король и великий князь Сигизмунд? Толмач перевел слова Василия. Маршалок Богуш кунтуш одернул, шагнул наперед, ответил с поклоном, что хочет король Польский и великий князь Литовский мира, какой был меж их государствами еще при великом князе и короле Александре и государе Московском Иване Васильевиче, да и ране. А из Смоленска бы полки московские увести и впредь на Смоленск не покушаться. Едва толмач рот закрыл, как недовольно зашумели бояре. Василий посохом о пол пристукнул, призвал к тишине. Потом откашлялся, сказал с достоинством: — Смоленск наша отчая земля, то королю и великому князю Сигизмунду известно. Отчего же хочет он владеть ею? Смоленск не отдадим в века. Не ослабим наши границы. Да и то ключ от дороги торговой, буде вам ведомо. В Смоленске пути из Приднепровья, Польши, Литвы и земель прибалтийских сходятся. Василий встал резко, ступил одной ногой с помоста: — Хотите мира с нами, не отказываемся. Но о Смоленске и иных городах наших речи не ведите. О том и передайте брату моему любимому, королю Сигизмунду. * * * — Ждал я, отче Варлаам, этого разговора, ждал — Василий потер лоб. — Сам не заводил до времени. Чуял, ты первым начнешь. В княжеских покоях тишина. Со стен глядят на великого князя и митрополита писанные красками воины и охотники, святые и юродивые. Старчески мутные глаза митрополита Варлаама уставились на Василия, слезятся. Государь продолжает: — Ты, отче, попрекать меня заявился, не иначе. Вот, сказываешь, Соломонию я обижаю. Так ли? А обо мне ты, отче Варлаам, помыслил? О том, кому стол великокняжеский передам, гадал ли? А надобно! — Во грех, во грех впал, сын мой, опомнись! Зрю яз, замутила литвинка разум твой. Василий усмехнулся. — Отче Варлаам, ответствуй, знавал ли ты в жизни хоть одну женщину? Митрополит отшатнулся, дрожащей рукой перекрестился: — Не богохульствуй, сын мой, не впадай во искушение. — То-то, — прервал его Василий — Ты пастырь духовный, я же из плоти и крови создан, и любовь мне, отче, не чужда. Нет у меня к Соломонии плотского влечения, чужая она мне. И не болеет она душевно, о чем я мыслю. — Вас церковь венчала! — воскликнул Варлаам. — Того и хочу, отче, чтобы церковь ныне развод мне дала. Своей властью ты, отче Варлаам, Соломонию в монастырь постриги. Пусть она грехи свои за бесплодие отмаливает. Да и доколь ей в великокняжеских палатах об пол лбом грохать, пускай в монастыре шишки набивает. Митрополит затряс головой: — Нет, нет, сыне, не дозволю яз! И не допущу литвинке осквернить душу твою! — Дозволишь! — Василий поднялся, задышал тяжело. Снова повторил угрожающе: — Дозволишь! Коли упираться станешь, уходи с дороги, отче, скинь сан митрополичий. Не быть тому, чтобы на Руси кто-либо мнил себя выше государя. Слышишь, отче Варлаам? И ты уйди в монастырь. Другого митрополита изберет собор церковный. Такого, коий мне не воспротивится, в единомыслии со мной будет. А что до инока Вассиана и Грека, так и их велю из Москвы в отдаленные монастыри сослать. Сегодня вышлю, немедля! Слышь, Варлаам? Побледнел митрополит, схватился за грудь. — Что, отче, болит? — Глаза у Василия холодные и злобные. — Отправляйся, отче, и о моих словах поразмысли. Не дашь развод, не пострижешь Соломонию, сам на себя пеняй. В монастырь отправляйся. За Вассиана и Грека не проси. Им в любом случае на Москве нет места. Ходят, по углам шушукаются, боярские страсти подогревают. Терпел я нестяжателей, ныне довольно. Давно я приглядываюсь к сваре вашей церковной, вникаю в нее, отче Варлаам. Вы меж собой грызитесь, ладно уж, но о единстве государства печитесь. И дела ваши к тому должны быть направлены, дабы власть великого князя и государя славить и возвеличивать. Уразумел, отче Варлаам, к чему клоню я? |