Онлайн книга «Повесть о плуте и монахе»
– Ах, как славно я вас подлечил! Тех, кого огрели уже плетью, парень спрашивал: – Не согрелись вы, господа? Отвечали ему, охая: – Горячо, горячо нам. Алешка добавил: – Однако, и не скучно. 9 Монах, в крещенский мороз оказавшись на дороге, сунул руку в суму и не нашарил там никакой еды – раздал он еду убогим. Возле самой дороги рос рябиновый куст, было на нем несколько веток, покрытых замерзшими ягодами. Нарвал тогда монах тех ягод и воскликнул с радостью: – Ай да пир, поистине царский, мне рябиновые ягоды! Не уподобиться ли птицам Божьим, что не думают о завтрашней пище, а довольствуются зерном да ягодой и беспечно летают себе в небесах! Ел он мороженую ягоду, да похваливал: – Ай да вкусна пища Его! Окреп мороз, потрескивал лес по сторонам дороги, все замерзло – поднимались лишь дымы из далеких труб. Монах же сказал: – Огонь Его согревает меня. 10 Сверкал дворец государев. Залит был огнями; зажжены были факелы и костры возле дворцовых ворот. Стояли повсюду в залах услужливые лакеи. Подкатывали на царский бал кареты, и струился по парадной лестнице поток придворных; были на том балу первые красавицы двора, графы и князья. Были затянуты мягкими коврами мраморные ступени, и углы залов и комнат обтянуты тканями – все знали, почему. И не примкнула стража штыков, а офицеры не носили палашей – и почему – все знали! Отражалось в зеркалах великое множество драгоценностей; слепили бриллианты, пылали рубины, играли изумруды, горстями просыпанные на мундиры и платья. Были между мундирами бешметы кавказских князей – словно рыси, бесшумно в мягких своих сапогах поднимались кавказцы к государю. Скользили по паркетам княгини, шлейфы их тянулись за ними, подобно утреннему дымку, и шлейфы их были осыпаны бриллиантами, и затмевали они драгоценностями друг друга. Перебрасывали красавицы через плечо жемчужные и бриллиантовые цепи. И броши, и кольца, и браслеты красавиц усыпались драгоценными камнями. Словно виноградные гроздья, были на них сапфир, жемчуг, яхонт. Застыли во всех залах огромные лейб-казаки, таращили глаза белозубые негры в тюрбанах и кафтанах. Церемониймейстер постукивал жезлом с шаром из слоновой кости, увенчанным двуглавым орлом. Выходил государь – раскрывали перед ним двери арапы. Раскланивался он и шествовал, как подобает царю, – но грустными оставались его глаза. Сверкала царица, бесподобно было ее платье, жемчуг играл на ней, и жемчужное колье свешивалось до ее колен. Диадема, подобно звезде, сверкала на ее голове, изумруд излучал таинственный свет. Но едва не плакала царица. Начинались полонезы, гремел с хоров оркестр, и царь с царицей шли первой парой, а за ними – князья и послы с великими княгинями – светился, сиял, переливался царский бал невиданными огнями, и сами иностранные послы утверждали, что не встречали нигде ничего подобного. И высились в залах на столах глыбы льда, сверкая и переливаясь, – в них утопали бутылки шампанского. Яства лежали на столах, украшены были столы цветами и пальмами – лишь для одного такого вечера выращивались в оранжереях нежные цветы. Поднял на Александрийской колонне перед дворцом ангел свой крест, и золотой орел на воротах раскидал несокрушимые крылья. Сделалось жарко в натопленных залах, но твердил государь: – Зябко мне. Видно, сильные нынче морозы. Отвечали ему придворные: – Ваше Величество! Подошли вы близко к окнам, оттого вам и зябко. И сказала царица: – Что-то знобит меня – не сквозняки ли гуляют по дворцу? Ее успокаивали: – Закрыты все двери! Жарко здесь даже дамам в их воздушных платьях! А царица дрожала, находясь посреди разгоряченных красавиц фрейлин. И не могли согреться царь с царицей – ибо страдал их сынок в царских покоях – и не мог встать и побежать в залы, веселиться в мазурках, засматриваться на юных княжон, подобно тому, как на них засматривались его пажи. Мучился царевич. 11 А плут гулял вольно по Москве-городу! Подловил, вороватый, вместе с цыганом возле церкви батюшку. Оба прикинулись спорщиками и затеяли на паперти такой шум, что, не вытерпев, спросил поп: – Что вам, господа, нужно? Тогда, бросившись к его ногам и разглядев хорошие сапоги, завопил плут: – Батюшка! Поспорил я аж на триста рубликов со своим товарищем, не верящим, что у каждого священника на ноге по семь пальцев, по числу дней недельных, он смеется надо мной и только! Цыган надрывался: – Экой ты глупый! Даже у самого батюшки на ногах по пять пальцев на каждой, как у всякого смертного. – Ах, батюшка! – приставал плут. – Разреши наш спор, чую, денежки моего товарища плакали, свечку поставлю за вас! Цыган же кричал: – Что там свечку! Я, батюшка, одарю вас сотенной, коль спор наш разрешите. – А ведь проиграл ты, придурок, – сказал поп Алешке, тотчас согласившись. – У каждого сановного лица, пусть даже у архиерея, пять на каждой ноге пальцев! Но на паперти показать свои пальцы отказался. – Пойдем за алтарь. Мошенники прошли за батюшкой, и как только уселся тот снимать сапог, плут тотчас помог ему стащить. – Вот видишь! – обрадовался цыган. – Пять пальцев у служителя. Да за второй сапог схватившись, и его сдернул. С тем и были таковы, оставив длинно-гривого умника – тот побоялся выбегать из церкви босым на мороз. Плут же, продав сапоги, с Телей да подобревшим Сивкой направился в Киев – поглядеть на шинки да базары, на самом Крещатике славу пропеть тамошним ротозеям. 12 В то же самое время молодой монах поклонялся святым мощам в Печерской обители. И, крестясь на Софию, восклицал в умилении: – Истинно, я на Святой Руси! На улицах киевских потерял кто-то суму с деньгами. Он нашел ее и встал с нею. И стоял так долго, пока не увидал горько рыдающую бабу. Она причитала, обращаясь к уличным гулякам: – Люди добрые, все-то было в суме мое достояние! Зазевалась я, глупая! Потеряла! Ей отвечали: – Ишь, чего ты удумала – вернуться туда, где давно вчерашний день. Да разве кто, найдя деньги такие, отдаст суму назад? Для того надобно быть праведником. Баба ревела, как оглашенная, и таскала сама себя за волосы. Плелась она по улице, раскачивалась: – Ой, горе какое, горюшко. Остались голодными, холодными мои деточки! Что скажу мужу своему, как его обрадую? |