Книга Любовь-морковь и третий лишний, страница 32 – Дарья Донцова

– И более странные встречаются, – ухмыльнулась Эвелина, – похоже, твои родители большие шутники.

Я постаралась пропустить мимо ушей глупое замечание, а Эвелина продолжала:

– Наши с Тиной предки тоже идиотами были, одну дочь обожали, вторую ненавидели, в общем, поломали мне жизнь.

– Постой-ка, – тряхнула я головой, – ваши с Тиной родители. Ты сестра Бурской!

– Точно, – кивнула Эвелина, – урод семьи, луч тьмы в светлом царстве, ужас на крыльях ночи, это все я, и способна сейчас за двести баксов рассказать тебе такое о народной любимице, что тираж твоей газетенки подскочит втрое! Желаешь эксклюзив?

Эвелина прищурилась, я вздрогнула. Когда-то очень давно мой отец привез из очередной командировки черепаху, названную им Прохором. Прохор жил в воде, в основном проводил время, спрятавшись в мелких камушках, которые покрывали дно аквариума.

Но изредка его плоское зеленое тело всплывало на поверхность, из-под панциря вытягивалась длинная-предлинная шея, увенчанная плоской головой. Маленькие черные глазки-бусинки мрачно оглядывали все вокруг, и отчего-то становилось понятно: Прохор ненавидит всех и вся, будь его воля, сожрал бы и хозяев, и аквариум, и корягу с грунтом. Просто сил у него на это нет, характер аллигатора спрятан в теле тщедушной черепахи, только и остается, что тихо переполняться желчью.

Сейчас Эвелина внезапно показалась мне похожей на Прохора, я невольно вздрогнула, а она, решив, что я колеблюсь, добавила:

– Я очень хорошо знаю, кто убил Вальку!

Я схватила ее за плечо.

– Точно?

– Не сомневайся, – хмыкнула алкоголичка, – информация супер! Высший класс! Так как? Пойдем?

– Куда?

– Тут, за углом, кафе есть, – деловито сообщила Эвелина, – в двух метрах. Побежали!

Быстрым шагом она направилась к выходу, я двинулась за ней, мысленно подсчитывая имеющиеся в кошельке деньги. У меня с собой девять тысяч, вообще-то я никогда не ношу столь больших сумм, но приближается Двадцать третье февраля, и хотелось сделать подарки мужской части семьи. Костину я запланировала купить свитер. Сережке дорогой одеколон, Кирюшке компьютерную игру, а двортерьеру Рамику косточку из прессованных жил, деньги мне заплатили при увольнении с «Бума», конверт с купюрами тоскует в сумочке, в отделении, тщательно закрытом на «молнию». Только все недосуг заглянуть в магазин.

Устроившись за столиком, Эвелина деловито заявила:

– Еда за твой счет.

– Только без выпивки и яиц голубого дрозда, – предостерегла я.

Собеседница стащила с головы берет, поправила сальные пряди и, открывая меню, сказала:

– Не употребляю спиртное.

Очевидно, на моем лице отразилось некое недоверие, потому что Эвелина улыбнулась и пояснила:

– Было дело, назюзюкивалась по полной программе, но потом закодировалась и вот уже три года ни-ни.

Почки я посадила в свое время, поэтому и опухаю.

Уж не знаю, правду ли сказала она, но у официанта Эвелина попросила борщ, котлеты и сладкий кофе, о водке речи не шло. А еще мне показалось, что она сильно проголодалась, потому что малопривлекательное по запаху первое мгновенно исчезло в ее желудке, туда же с неменьшей скоростью отправились и котлеты.

– Бабки гони, – велела Эвелина, пододвигая к себе кофе.

– Сначала стулья, потом деньги.

Женщина с шумом отхлебнула из чашки.

– Залог внеси.

Я выложила пятьсот рублей.

– Издеваешься, да? – нахмурилась бабенка.

– Нет, просто я пока ничего не услышала, кроме чавканья, – весьма сердито ответила я, – надеюсь, ты не принимаешь меня за дуру, которая накормит, напоит, даст кучу ассигнаций, и все? Где захватывающий рассказ и эксклюзивная информация для моей газеты?

– Будет тебе дудка, будет и свисток, – возвестила Эвелина, – ну слушай.

* * *

Рассказ пьянчужки не показался мне особо оригинальным. Жила-была семья: Антонина и Григорий.

Все вроде у них было ничего, Григорий преподавал в училище историю, а Тонечка была певицей. Только не подумайте, что она блистала на подмостках Большого театра, нет, она развлекала народ пением в ресторане, занималась совершенно непочетным и несерьезным, на взгляд советского человека, делом. Ну кто, скажите, ходит по кабакам? Ясное дело, одни тунеядцы, а Тоня им поет.

Григорий стеснялся профессии жены, всем соседям он бойко врал, что Антонина актриса, выступает в театре, оттого и заявляется частенько домой под утро.

Но кумушки не верили ему, это что же за представления такие, если Тонька в семь часов в родной подъезд входит? Народ на работу вылетает, а эта на каблучищах шкандыбает, вином от нее несет, табаком, да еще на такси прикатывает. Ясное дело, гуляет баба, а Гришка то ли не замечает, то ли смирился с ситуацией.

Кстати, муж частенько устраивал жене скандалы и сцены ревности, но, когда Тоня в слезах восклицала:

«Хорошо, завтра же подаю заявление о разводе, лучше полы мыть, чем твой крик терпеть», – он мгновенно шел на попятную.

Жена, заподозренная в неверности, приносила денег на порядок больше, чем муж, финансовое благополучие семьи напрямую зависело от Антонины, и Григорию приходилось прикусывать язык.

У пары были дети: Валентина получила имя в честь покойной матери Григория, Антонина была им страшно недовольна, оно казалось ей простецким, и жена даже поругалась с супругом, но тот стоял на своем.

Вторая дочь была Эвелина, которую мать назвала по своему вкусу.

Сначала семья жила в коммуналке, но потом, когда Эве исполнилось чуть больше двух лет, перебралась в собственные хоромы, вроде радость, но именно после переезда на новую жилплощадь начались неприятности.

Большой двор был полон кумушек, для которых основной смысл существования состоял в обсуждении чужой жизни. Бабы сидели на лавочках и чесали языками.

Летом, когда Эвелину няня вывела во двор без шапочки, весь местный конгломерат болтуний заахал и заохал. Валентина походила на родителей: голубоглазая блондиночка, а вот ее сестричка уродилась не в мать, не в отца, а в проезжего молодца.

Эвелине еще не исполнилось и трех лет, но иссиня-черные кудри, смуглая кожа и большие карие глаза делали ребенка похожим на цыганенка.

– Не от Гришки девка, – заметила главная кумушка.