Книга Зима тревоги нашей, страница 80 – Джон Эрнст Стейнбек

— Мэри? Да вы ее совсем не знаете.

— Я знаю, что она нежная, милая и в чем-то беспомощная.

— Беспомощная? Она кремень. Ее еще надолго хватит после того, как ваш моторчик совсем сработается. Она, как чайка, пользуется ветром, чтобы парить в небе и не махать без нужды крыльями.

— Это неправда.

— Грянет большая беда, и ее пронесет сквозь эту беду, а вы сгорите заживо.

— Что вам от меня нужно?

— Неужели вы не сделаете ни малейшей попытки соблазнить меня? Неужели вам не хочется выместить свою ненависть на старушке Марджи?

Я опустил недопитый бокал на столик, но она с быстротой змеи приподняла его, поставила на пепельницу и рукой вытерла мокрый кружок от донышка.

— Марджи! Я хочу узнать, какая вы.

— Не обманете! Вы хотите узнать, что я думаю о ваших подвигах.

— Я только тогда пойму, что вам от меня нужно, когда узнаю, какая вы.

— Надо думать, что вы это всерьез? Всего один доллар за тур. Путешествие по Марджи Янг-Хант с ружьем и фотоаппаратом. Я была милая славненькая девочка, умненькая девочка и довольно никудышная танцовщица. Встретилась с человеком, как говорится, в летах и вышла за него замуж. Он не то что любил меня — он был от меня без памяти. Для умненькой девочки это золотая жила. Танцевать мне не очень хотелось, а работать и вовсе — нож острый. Когда я дала ему отставку, это его так сразило, что он даже не потребовал от судьи включения пункта о вторичном замужестве. Вышла за другого, и мы с ним так прожигали жизнь, что он не выдержал — умер. Но уже двадцать лет каждое первое число приходит чек. Уже двадцать лет я палец о палец не ударила, только принимала подарки от обожателей. Двадцать лет! Трудно поверить, но так оно и есть. И я уже не та славненькая девочка.

Она сходила в свою крошечную кухню, прямо в руке принесла три кубика льда, опустила их в свой бокал и залила сверху джином. Бормочущий вентилятор внес в комнату запах морских отмелей, обнажившихся с отливом. Она тихо сказала:

— У вас будут большие деньги, Итен.

— Вы все знаете?

— Самые благородные патриции и те подлецы.

— Продолжайте.

Она широко повела рукой, и ее бокал отлетел к стене, кубики льда покатились по столу, как игральные кости.

— На той неделе моего верного воздыхателя хватил удар. Как только он сыграет в ящик, чеков больше не будет. Я старая, ленивая, и мне страшно. Вы у меня в резерве, но я вам не доверяю. Вы можете сыграть против правил. Можете вдруг стать честным-пречестным. Говорю вам, мне страшно.

Я встал и почувствовал, что ноги у меня отяжелели, не подкашиваются, а просто отяжелели, и будто они не подо мной, а где-то далеко.

— На что вы рассчитываете?

— Марулло тоже был моим другом.

— Понимаю.

— Вы не хотите лечь со мной? Я хороша в постели. По крайней мере, так мне говорят.

— Нет, не хочу, для этого вас надо ненавидеть.

— Вот потому-то я вам и не доверяю.

— Мы с вами что-нибудь придумаем. Я ненавижу Бейкера. Может, вы его с собой уложите?

— Как вам не стыдно! Джин на вас не действует?

— Действует, когда спокойно на душе.

— Бейкер знает, что вы сделали с Дэнни?

— Да.

— Как он это принял?

— Ничего, спокойно. Но повернуться к нему спиной я бы не рискнул.

— Альфио — вот кто должен был повернуться к вам спиной.

— Что это значит?

— Только то, о чем я догадываюсь. И на чем я могла бы сыграть. Не бойтесь, я ему не скажу. Он мой друг.

— Кажется, я вас понимаю. Вы разжигаете в себе ненависть, чтобы взмахнуть мечом. А меч-то у вас картонный, Марджи.

— Будто мне это не известно! Но я полагаюсь на свое чутье, Ит.

— Ну, поделитесь со мной, что оно вам подсказывает?

— Пожалуйста. Бьюсь об заклад, что десять поколений Хоули будут мордовать вас почем зря, а когда они устанут, вы сами возьметесь стегать себя мокрой веревкой и растравлять раны солью.

— Если это все так, при чем здесь вы?

— Вам понадобится друг, чтобы было перед кем изливаться, а я — единственная, кто пригоден на эту роль. Тайна тяготит, Итен. И вам это не так уж дорого обойдется — какой-нибудь небольшой процент.

— Ну, вот что: я пойду.

— Допейте свой джин.

— Нет, не хочется.

— Не стукнитесь о притолоку, когда станете спускаться, Итен.

На половине лестницы она догнала меня.

— Палку свою вы нарочно оставили?

— Нет, упаси боже!

— Вот она. А я подумала, может быть, это своего рода жертвоприношение?

На улице моросило, а к ночи в дождь жимолость пахнет еще сильнее. Ноги у меня подкашивались, так что нарваловая трость оказалась весьма кстати.

У толстяка Вилли на сиденье автомобиля лежала пачка бумажных полотенец, и он вытирал ими пот с шеи и с лица.

— А я ее знаю! Хотите пари?

— Не хочу проигрывать.

— Слушайте, Ит, тут вас разыскивает какой-то тип в «крайслере», с шофером.

— Что ему надо?

— Не знаю. Спрашивал, не попадались ли вы мне. Я не проболтался.

— Ждите от меня подарок к Рождеству, Вилли.

— Что у вас такое с ногами, Ит?

— Играл в покер. Пересидел.

— А-а, мурашки? Так если он опять мне встретится, сказать ему, что вы пошли домой?

— Пусть приходит в лавку завтра утром.

— «Крайслер-империал». Огромный, собака, длиной с товарный вагон.

На тротуаре у «Фок-мачты» стоял Джой — какой-то вялый, размякший.

— А я-то думал, вы укатили в Нью-Йорк за бутылочкой прохладительного.

— Слишком жарко. Духу не хватило. Пойдемте выпьем, Итен. Что-то я совсем раскис.

— Жарко, не хочется, Морфи.

— А пива?

— Пиво меня еще больше горячит.

— Что это за жизнь! Отбарабанил в банке и податься некуда. И поговорить не с кем.

— Жениться бы вам.

— Тогда уж и вовсе не с кем говорить.

— Может, вы и правы.

— Еще бы не прав. Женатый, да особенно крепко женатый, — самый одинокий человек в мире.

— Откуда вы это знаете?

— А я их вижу. И сейчас на такого смотрю. Возьму несколько бутылок холодного пива и пойду посмотрю, не захочет ли Марджи Янг-Хант поразвлечься со мной. Она поздно ложится.