Книга Зима тревоги нашей, страница 78 – Джон Эрнст Стейнбек

— Прекрасно, дорогая, прекрасно. А где наша юная знаменитость?

— Знаешь, его тоже будто подменили. Он принимает ванну и к обеду переоденется.

— Какой знаменательный день, сивилла! Того и жди, что мул ожеребится или в небе сверкнет новая комета. Ванна перед обедом. Подумать только.

— А ты не переоденешься? У меня есть бутылка вина, и я думала, может, мы разопьем ее как-то поторжественнее, со спичем, с тостом, хотя мы всего-навсего своей семьей. — Она весь дом взбаламутила своим праздничным настроением. Не успел я оглянуться, как уже сам бежал наверх принять ванну и включиться в общее торжество.

Проходя мимо комнаты Аллена, я постучал в дверь, услышал в ответ мычание и вошел.

Аллен стоял перед зеркалом, ловя там свой профиль с помощью ручного зеркальца. Чем-то черным, может быть, тушью для ресниц, взятой у Мэри, он навел себе чёрненькие усики, подмазал брови, удлинив их к вискам эдаким сатанинским изломом. Когда я вошел, он улыбался в зеркало цинично-многоопытной, обольстительной улыбкой. И на нем был мой синий галстук-бабочка в горошек. Он ни капельки не смутился, что его застали за таким занятием.

— Репетирую, — сказал он, положив зеркало на стол.

— Сынок, в этой суматохе я, кажется, не успел сказать, что горжусь тобой.

— Н-ну… это только начало.

— Откровенно говоря, я думал, что как писатель ты даже слабее президента. Я и удивлен и рад. Когда ты собираешься прочесть миру свой труд?

— В воскресенье, в четыре тридцать, будут передавать по всем станциям. Придется вылететь в Нью-Йорк. Специальным самолетом.

— А ты хорошо подготовился?

— А-а, справлюсь! Это только начало.

— Всего пятеро на всю страну — и ты один из них!

— Будут работать все станции, — сказал он и кусочком ваты стал удалять усы, причем я с удивлением убедился, что у него полный набор косметики — тушь для ресниц, и кольдкрем, и губная помада.

— У нас в семье столько неожиданного, и все сразу. Ты слышал, что я купил лавку?

— Да. Слышал.

— Когда флаги и знамена уберут, мне понадобится твоя помощь.

— То есть как?

— Я тебе уже говорил — будешь помогать в лавке.

— Нет, не смогу, — сказал он и стал разглядывать свои зубы в ручное зеркальце.

— Не сможешь?

— Я буду участвовать в передачах «У нас в студии», «Моя специальность» и «Таинственный гость». Потом скоро начнут викторину «Пошевели мозгами». Может, даже пустят эту передачу на заграницу. Так что, сам видишь, времени у меня не остается. — Он смазал волосы какой-то клейкой жидкостью из пластмассового флакона.

— Значит, твоя карьера обеспечена?

— Да вроде так. Это только начало.

— Сегодня я не стану выходить на военную тропу. Мы поговорим об этом в другой раз.

— Тут до тебя все дозванивался какой-то тип из НРК. [34] Может, они хотят заключить контракт, а я несовершеннолетний.

— А о школе ты подумал, сын мой?

— Нужна она, если заключат контракт!

Я быстро вышел из комнаты и затворил за собой дверь, а в ванной пустил холодной воды и дождался, когда холод проникнет мне глубоко под кожу и остудит сотрясающую меня ярость. И когда я вышел оттуда чистенький, гладенький и благоухающий Мэриными духами, самообладание вернулось ко мне. За несколько минут до обеда Эллен села на подлокотник моего кресла, перевалилась оттуда ко мне на колени и обняла меня.

— Я тебя люблю, — сказала она. — Правда, как интересно? И правда, Аллен молодец? Он будто родился знаменитостью. — И это говорила девочка, которую я считал завистливой и немножко подленькой.

Перед десертом я провозгласил тост за нашего юного героя, пожелал ему счастья и закончил так:

— Зима тревоги нашей позади. К нам с сыном Йорка лето возвратилось!

— Это Шекспир, — сказала Эллен.

— Правильно, дурашка, а из какой вещи, кто это говорит и когда?

— Понятия не имею, — сказал Аллен. — Это одни зубрилы знают.

Я помог Мэри отнести посуду в кухню. Она сияла по-прежнему.

— Не сердись, — сказала она. — Он еще найдет себя. Все наладится. Будь терпелив с ним.

— Хорошо, моя чаша Грааля.

— Звонил какой-то человек из Нью-Йорка. Наверно, относительно Аллена. За ним пришлют самолет, подумай только! Никак не привыкну, что лавка теперь твоя. И — это уже разнеслось по всему городу — ты будешь мэром?

— Нет, не буду.

— Я об этом со всех сторон слышу.

— У меня будут дела, которые исключают такую возможность. А сейчас я уйду. Я отлучусь, родная, ненадолго. Мне надо встретиться кое с кем.

— Я, наверно, пожалею, что ты уже не продавец. До сих пор ты вечерами сидел дома. А что, если тот человек опять будет звонить?

— Подождет.

— Он не хочет ждать. Ты поздно вернешься?

— Не знаю. Все зависит от того, как там обернутся.

— Как это грустно — с Дэнни Тейлором. Возьми дождевик.

— Да, грустно.

В холле я надел шляпу и, сам не знаю почему, вынул из слоновой ноги нарваловую трость Старого шкипера. Возле меня вдруг возникла Эллен.

— Можно, я с тобой?

— Нет, сегодня нельзя.

— Я тебя очень люблю.

Я глубоко заглянул в глаза моей дочери.

— Я тоже тебя люблю. И принесу тебе драгоценностей — какие у тебя самые любимые?

Она фыркнула.

— С тростью пойдешь?

— Да, для самозащиты. — Я сделал выпад витой дубинкой, как палашом.

— Ты надолго?

— Нет, ненадолго.

— А зачем тебе трость?

— Для красоты, со страху, из щегольства, угрозы ради. Архаическая потребность в оружии.

— Я буду тебя дожидаться. А можно мне взять розовый камешек?

— Дожидаться меня незачем, мое жемчужное зернышко. Розовый камешек? То есть талисман? Конечно, можно.

— Что такое талисман?

— Посмотри в словаре. Как пишется, знаешь?

— Та-лес-ман.

— Нет. Та-лис-ман.

— А ты сам скажи, что это такое.

— Посмотришь в словаре — крепче запомнишь.

Она обхватила меня руками, стиснула и тут же отпустила.

Поздний вечер приник ко мне своей сыростью, влажным воздухом, густым, как куриный бульон. Фонари, прячущиеся среди тучной листвы Вязовой улицы, отбрасывали вокруг себя дымчатые, пушистые ореолы.