Книга Спаси меня, вальс, страница 32 – Зельда Фицджеральд

— Ты тоже не можешь, — в ярости крикнула она, — ты тоже не можешь побить его!

Плача, она привалилась к плечу Дэвида.

«Рено» громко выстрелил выхлопными газами, и Дэвид с грохотом промчался мимо изготовившегося к защите Жака. Алабама потянулась к запасному тормозу.

— Идиотка! — Дэвид злобно оттолкнул ее. — Не смей прикасаться к тормозам!

— Извини, что не позволила ему исколошматить тебя до полусмерти! — крикнула она в бешенстве.

— Я бы убил его, если бы захотел, — презрительно отозвался Дэвид.

— Мадам, случилось что-нибудь серьезное?

— Всего-навсего кого-то убили. Не понимаю, как они могут так жить!

Дэвид сразу же направился в ту комнату, которую приспособил под студию. Мягкий романский говор двух ребят, собиравших фиги в дальнем конце сада, сначала едва слышным бормотанием поднимался в воздухе, а потом становился то громче, то слабее по мере того, как усиливался или стихал ветер.

Прошло довольно много времени, прежде чем Алабама услыхала, как он кричит из окна:

— Эй там, на дереве, убирайтесь к черту! Да будет проклято все племя макаронников!

За обедом они не перемолвились ни словом.

— Такие ветры на самом деле полезны, — сказала няня. — Они отгоняют комаров, и воздух после них становится намного чище, вы согласны, мадам? Но знали бы вы, как они досаждали мистеру Хортереру-Коллинзу! Как только начинался мистраль, он превращался в разъяренного льва. А вы, мадам, как вы переносите мистраль? Нормально?

Дэвид решил уладить ссору миром и настоял на поездке в город сразу после обеда.

В кафе они нашли лишь Рене и Бобби, потягивавших чай из вербены. Из-за мистраля стулья были положены на столы. Дэвид заказал шампанское.

— Не стоит пить шампанское, когда такой ветер, — посоветовал Рене, но Дэвид выпил.

— Вы видели Шевр-Фейля?

— Да. Он сказал, что отправляется в Индокитай.

Испуганная Алабама сразу поняла, что Дэвид надумал подраться с Жаком, если найдет его.

— Когда?

— Через неделю, дней через десять. Как получится.

Роскошный променад под такими зелеными и полными жизни и летней неги деревьями, казалось, непоправимо преобразился. Жак прошелся по их жизни, как пылесос. Ничего не осталось, кроме дешевого кафе, листьев в канавах, рыскающего поблизости пса и негра по кличке Ни-гроша с рубцом от сабли на щеке, который хотел продать им газету. Вот и все, что осталось от июля и августа.

Дэвид не сказал, зачем ему понадобился Жак.

— Наверно, он на базе, — предположил Рене.

Дэвид перешел на другую сторону улицы.

— Рене, послушайте, — торопливо проговорила Алабама, — вы же обязательно увидите Жака, передайте ему, что я не смогу прийти. Больше ничего. Сделайте это ради меня.

Сонное, со следами пережитых страстей лицо Рене озарилось сочувствием, он поднес руку Алабамы к губам и поцеловал ее.

— Я вам очень сочувствую. Жак хороший парень.

— Вы тоже хороший парень, Рене.

На другое утро Жака на скамейке не оказалось.

— Ну как, мадам, — приветствовал их месье Жан, — понравилось вам наше лето?

— Было чудесно, — ответила няня, — однако думаю, что мадам и месье скоро тут надоест.

— Что ж, и сезон скоро закончится, — с философским спокойствием произнес месье Жан.

На ланч были голуби и подсохший сыр. Горничная суетливо кружила рядом, не выпуская из рук бухгалтерскую книгу. Няня слишком много говорила.

— Этим летом здесь, должна признаться, было восхитительно, — повторяла она.

— Отвратительно. Если вы сможете сегодня упаковать наши вещи, то завтра мы едем в Париж, — с раздражением произнес Дэвид.

— Во Франции, мистер Найт, есть закон, по которому вы должны за десять дней уведомить слуг об увольнении. Этот закон следует соблюдать, — возразила няня.

— Я дам им денег. За два франка вы, вшивые жиды, продадите президента!

Няня рассмеялась в ответ на неожиданную грубость Дэвида.

— Они в самом деле любят деньги.

— Вечером я все упакую. А сейчас пройдусь, — сказала Алабама.

— Ты же не пойдешь в город одна?

Два противодействия скрестились в тревожном ожидании, словно ища поддержки в стремительном танцевальном повороте.

— Нет, Дэвид, обещаю, что не пойду. Я возьму с собой няню.

Она шла по сосновым лесам и по шоссе обратно на виллу. Другие виллы были на лето забиты досками. Подъездные дорожки были устланы листьями платанов. Расположившиеся перед языческим кладбищем хрупкие нефритовые божки казались очень домашними и совсем не подходили для бокситовой террасы и потому выглядели тут неуместными. Дороги были ровные и явно обновленные, чтобы британцам было легче ходить по ним зимой. Песчаную тропинку между виноградниками, по которой они шагали, укатали повозки. Солнце словно исходило багровой кровью — темной артериальной кровью, перекрашивавшей зеленые виноградные листья в красный цвет. Под нависшими над ней черными тучами, земля, какая-то библейская, простиралась вдаль, словно озаренная светом откровения.

— Французы не целуют своих жен в губы, — доверительно произнесла няня. — Они их уважают.

Они зашли так далеко, что Алабама посадила дочь на закорки, чтобы ее ножки немного отдохнули.

— Быстрей, лошадка! Мамочка, почему ты не бежишь? — хныкала Бонни.

— Ш-ш-ш, дорогая. Я старая загнанная лошадь, и у меня ящур.

На опаленном зноем поле они увидели крестьянина, который похотливо помахал и поклонился, напугав не на шутку няню. Она запричитала:

— Подумать только, мадам, ведь мы с ребенком! Я непременно поговорю с мистером Найтом. После войны нигде и никому нельзя доверять. Сплошные опасности.

На закате из сенегальского лагеря послышались звуки тамтама — они совершали ритуал в честь мертвых, которые лежали в земле под охраной деревянного чудовища.

Одинокий пастух, загорелый и красивый, гнал огромное стадо овец по стерне, ведущей к вилле. Овцы окружили их, топоча копытцами и поднимая клубы пыли.

— J'ai peur [60] , — сказал Алабама.

— Oui, — ласково отозвался пастух, — vous avez peur! [61] Gi-o.

И погнал овец дальше по дороге.

Из Сен-Рафаэля невозможно было уехать до конца недели. Алабама оставалась на вилле и ходила гулять с Бонни и няней.

Позвонила мадам Полетт. Не заедет ли к ней Алабама? Дэвид разрешил ей поехать попрощаться.