Онлайн книга «Напряжение счастья»
|
– О чем? – спросила я. – Да о многом, – ответила она. – Он ведь чудной. Здоровым-то был – о простых вещах не думал. А уж сейчас! О зверях говорил. О птицах. Потом сказал: хочу две формулы вывести. Или не формулы, я не поняла. Другое какое-то слово. – Две? – спросила я. – Две, – усмехнулась она и провела ладонью по щеке Платонова. – Одну, говорит, яблока, а другую – судьбы. Не поймешь, бредит или на самом деле… – Коля! – сказала я. – Cлышишь меня? Платонов прерывисто дышал. Глаза его совсем закатились, из-под век было видно только узкую полоску белков. Рот открылся. Я вдруг испугалась, что он сейчас, при мне, умрет… – Родной мой! – попросила сестра. – Cмотри, кто к тебе пришел! Поговори с Наташей! Он открыл глаза, и я почувствовала, как к нему медленно возвращается сознание. Я взяла его истаявшую руку, пожала и слегка приподняла ее над одеялом. Рука была невесомой, прозрачной. И тут же он слабо и ласково ответил на мое пожатие. – Коляша, – прошептала я. – Спасибо тебе. – Хорошо, хорошо, солнышко, – торопливо забормотал он. – Cкоро увидимся, солнышко. Приходи ко мне. (Где – увидимся?) – Не бойся, солнышко, – шептал Платонов. – Не бойся, не бойся. Тебе все было некогда… – Он сделал паузу, словно вспоминал что-то. – Тебе было некогда, а теперь у нас с тобой… будет… время… – Пусть поспит, – прошептала сестра. – Мы его утомляем. Видите, как ему трудно говорить. Пусть отдохнет. Я встала, взяла со стула свою сумку. – Пойдемте, – сказала она. – Я вас провожу и заодно покурю там, во дворике. В дверях я оглянулась. Платонов смотрел мне вслед светлым, спокойным взглядом. Видел ли он меня, не знаю. 10 июня. Ян вернулся. Я присутствовала при этом событии. Она лежала у себя (три дня маковой росинки во рту не было, одни сигареты). Звонок в дверь. Я открыла. Он кивнул мне и прошел прямо к ней в комнату. Она закричала. Да, я не преувеличиваю: она закричала, словно ее поезд переехал. Он, по-моему, не произнес ни слова. Дверь захлопнулась, и о том, что за нею происходило, я могу только догадываться. Наверное, он сразу же лег, не раздеваясь. Дальше я слышала только свистящее дыхание. Ни один из них не вышел из комнаты до самого вечера. Что было вечером, не знаю, я заснула. 12 июня. Пытка моя продолжается. Сегодня утром они уехали, как сказала Нюра, «на дачу к друзьям». – Надолго? – спросила я. – Дня на три, – неохотно ответила она. – Будем кататься на яхте. Господи, на какой еще яхте! Где у нас тут кататься на яхтах! Нашли себе Ниццу! Я знаю, что все самые страшные мафиозные разборки происходят на таких вот дачах! Оттуда-то и спускают трупы в речку! Вчера к нам ввалились сиамские. Долго что-то втолковывали Яну. К чему-то, как я поняла, склоняли, а он не соглашался. Говорили они совсем тихо, но я расслышала несколько раз произнесенное слово «баксы». У Нюры бессмысленное лицо. Звонил Феликс, просит подождать с деньгами. 13 июня. Утром поехала на Ваганьково навестить родителей. Давно не была, стыдно. C утра накрапывал дождик, но к полудню прояснилось. Могила моих рядом с высоким черным обелиском. Посреди обелиска – имя: Евграфов Антон Васильевич (1864–1903). И чуть пониже наклонными буквами: «Врачу-человеку от товарищей». Девочкой я придумала себе целую легенду об этом Евграфове. Ему было тридцать девять лет, когда он умер. Скорее всего, он умер от какого-то несчастного случая, может быть, как чеховский Дымов. Или работал на холерной эпидемии и заразился. Иначе зачем ему написали эти слова: «врачу-человеку»? Сколько я себя помню, никто никогда не приходил на эту могилу. Зимой снег доходил до середины памятника, а потом медленно таял, оставляя грязные подтеки на мраморе. Сегодня я увидела, что на скамеечке за оградой сидит женщина. Меня это удивило и даже испугало немножко. Кто вспомнит о человеке через девяносто с лишним лет после его смерти? Я протерла мокрой тряпкой мамин камень, выгребла сгнившие листья. Женщина на скамеечке сидела неподвижно, словно застыла. Средних лет, бледная, худая, гладко причесанная, вся в черном. Выщипанные брови, руки в кольцах. Мы встретились глазами, и вдруг она кивнула мне, как знакомой. Я почему-то вся похолодела. Она говорит: – Спасибо, что вы за ним присматривали. – И указывает на памятник «врачу-человеку». – Я не присматривала, – ответила я. – Когда я присматривала? – …Ну, – усмехнулась она. – Вы еще девочкой, когда навещали свою мать, клали ему на могилу цветок или ветку, забыли? – Ах, это! – сказала я. – Да, действительно… Мы помолчали. Потом я спросила: – А вы что, родственница? А то странно как-то: старое захоронение, 1903 год, и вдруг вы пришли… – Что же тут странного? – сказала она. – Можно и через сто лет прийти. Время мы сами выдумываем… Я удивилась, не нашлась, что сказать. – У меня к вам есть разговор, – сказала она и поднялась со скамеечки. – Приходите завтра. – Куда? – не поняла я. – Сюда, на кладбище? – А что? – У нее вдруг стало презрительное лицо, словно я сказала глупость. – Что вам здесь мешает? Смерти боитесь? Так ведь смерть-то не здесь. Она там, в городе. У меня вдруг начала болеть голова, и эту женщину с выщипанными бровями я видела словно в каком-то тумане. – Приходите, приходите, – повторила она. – Я хочу вас поблагодарить за него. – И опять кивнула на черный памятник. – Вы меня знаете? – спросила я. – Вы меня раньше видели? – Завтра, завтра, – заторопилась она. – Все завтра. Встала и пошла по дорожке, не оглядываясь. Я вернулась домой – разбитая. Мигрень кончилась, но в голове стоит какой-то звон, и я плохо понимаю, что происходит. Нюры нет, она на «даче». На какой даче? Что с ней там делают? Позвонить, может быть, Феликсу? А где гарантия, что он скажет мне правду? Сейчас уже поздно, темно. Мой Феликс, наверное, лежит в постели с этой женщиной, из-за которой он нас бросил. Мне безразлично. Даже если бы я была там, в той же комнате, и видела, как он обнимает ее, мне и тогда было бы безразлично. Куда-то я собиралась пойти завтра… Ах да! На кладбище. Нет, не пойду. У этой, бледной, в кольцах, кстати, знакомое лицо. Я ее уже видела… 14 июня. Сегодня весь день лежу. Тролля выпустила на улицу и сказала: «Поешь и погуляй». Кормить его нечем. Но у меня еще остались деньги, завтра я встану и куплю ему яиц и овсянки. Он очень умный. Если я сказала «поешь и погуляй», он и поест (найдет что-нибудь!), и погуляет. Счастье мое. |