Онлайн книга «Напряжение счастья»
|
– Можно узнать, что именно? – Именно, – хохочу я, – нельзя. – Уж не влюбилась ли ты? (Краснеет, как петушиный гребень! Ах ты, подлец! Тебе, значит, можно на старости лет спать с молоденькой, бросить жену-старуху, дочь-идиотку, дом, собаку, все бросить, все растоптать, когда вокруг и так все растоптано, а ты, скотина, образина лысая, что ты на меня выпучился, ты лучше скажи, где ребенок мой!) – «Песнь моя летит с мольбою…» – пою, пою из последних сил, пока кофе горячий. Феликс на меня странно смотрит. – Как ты себя чувствуешь, Наташа? – Прекрасно, – говорю, – а что? – Нет, – бормочет он, – я просто так спросил. «Пора сменить пластинку, – подумала я, – не в оперу пришел!» Перестаю петь и спрашиваю: – Любви все возрасты покорны, дорогой? Все-все? Он закашлялся. Я смеюсь – заливаюсь: – Феличка! (Когда я его так последний раз называла?) – Фелюша! Просрали мы с тобой жизнь, а? Он подавился. Наверное, на мою неизящную речь (он очень изящно выражается, никогда ни одного грубого слова! Мама – балерина!). – Надо было, – продолжаю я, – хотя бы детей побольше сделать! Нюрка-то, может, оттого эгоисткой выросла, что одна! Молчит, удивляется. Подхожу к нему вплотную, расcтегиваю на себе верхнюю пуговку и шепчу – низко так, сексуально: – Дорогой, а может быть, еще не все потеряно? Где двое деток, там и третий уместится… Он вскочил и даже рукой меня отодвинул. – С ума сошла! – говорит он испуганно. – Разыгрываешь ты меня, что ли? – Почему разыгрываю? – удивляюсь я. – Я тебя люблю, всю жизнь, двадцать шесть лет с копейками, люблю, при чем тут розыгрыш? – Какая любовь? – бормочет он и покрывается испариной. – Какие детки? Ага! Наконец-то! Услышал меня! – Феличка, – говорю я (а кофточку все не застегиваю, смотри, смотри, сволочь, у меня грудь – четвертый номер, а форма, как у кинозвезды! Забыл, наверное? Я тебе напомню!), – Феличка, мне только одно нужно: адрес детского дома или – как его? – приюта. Скажи адрес. Он опустился на стул и смотрит на меня с ужасом. Конечно, решил, что я сошла с ума: откуда ему догадаться, что я все знаю? – Феличка! – Я прижалась к его лицу сосками (надушены «Шанелью № 5», взяла у Нюры, полфлакона вылила!). – Ведь не все еще потеряно, правда? Я ни на что не сержусь, только адрес! Адрес, и объясни, почему ты так поступил? Тебе разве не жалко меня было? А ребенка? Сыночка нашего? Я думала, он разрыдается и все скажет, потому что истеричный, мужчина ведь. Но он не разрыдался, а наоборот, встал со своего стула, крепко взял меня за руки, словно мы с ним танцевать собираемся, отодвинул меня на шаг и говорит: – Наташа, у тебя какая-то фантазия. Я ничего не понимаю. Что за ребенок? Какой приют? Слава Богу, что я сдержалась! Не закричала, не выплюнула ему все в лицо! Тайну свою, нашу с сыном тайну не выдала! Высвободила руки, положила их ему на плечи, головой прижалась к его плечу. Странно – ничего! А ведь как на меня раньше действовало! Короткое замыкание! Он меня осторожно обнял, словно боялся обжечься, жалостливо погладил по голове. Тогда я прижалась крепче, оплелась вокруг него, раскрыла губы и раскрытыми губами плюс языком – не целуя – провела по его горлу. Реагирует или нет? С ума я схожу, что я делаю… Он замер. Напрягся! Ответил на мой поцелуй. Испуганно, но ответил. Чмокнул меня в щеку. Я закрыла глаза, вернее, сделала вид, что закрыла, а сама из-под ресниц вижу, как он бледнеет. Нет, это никакие не эмоции, ему просто не по себе. – Милый, – говорю я ему, – это была наша единственная ошибка, единственная. Дети. Люди детьми связываются, а мы – развязались. Тут он опять отпрянул от меня. – Наташа, тебе надо проконсультироваться с доктором. Что-то тебя тревожит, я чувствую. (Ты чувствуешь! А я чувствую, что тебе наплевать на меня, и ты рад-радешенек убежать и бросить меня здесь «не-про-консуль-тиро-ван-ную»! Но я тебя обманула. Ты не понял. Ни про приют, ни про детей – ты ничего не понял!) Вслух же говорю: – Не обращайте внимания, маэстро! У меня большая любовь. Вот так. А все остальное, конечно, шуточки. – Неправда, – кричит он и вдруг грозит мне пальцем, как учитель арифметики (кто из нас с ума сошел?). – Ты меня обманываешь! Тебе нужен врач! – Читателя, – пою я низким, сексуальным голосом и подхожу к нему, танцуя танго, – читателя! Советчика! Врача! На лестнице колючей разговора? Он схватился за голову, бросил на стол свой проклятый конверт и выскочил. Наутек! Причем не к лифту, а по лестнице! Я перегнулась через перила и кричу (а у нас подъезд гулкий, как колодец, сталинская постройка): – «Я влюблена, шептала снова Фелюше с горечью она! Сердечный друг, ты нездорова!» Но тут за ним захлопнулась подъездная дверь. Я упала на диван, свалилась, словно меня заставили площадь вымыть! Голова гудит, как лес перед грозой. Итак, хладнокровно: я ничего не выиграла, но ничего и не проиграла. Феликс не раскололся. Почему? Врал, врет и будет врать? Или он так спрятал все это от самого себя, что ему действительно кажется, будто ничего не было: ни сына, ни детского дома, ни обмана. Не было, и все! Вообще я давно убедилась, что человек есть набор химических элементов. К сожалению, я не психиатр и не могу объяснить это с медицинской точки зрения. Все эти сложные движения души только кажутся плодами высшего происхождения. А на самом деле – химия, одна химия! И страхи, и страсти, а главное, объяснения, которые дают люди! Никакой одной-единственной правды нет и быть не может, всегда и во всем – минус объективность! Гениальный это был фильм – «Расемон», просто гениальный. Пять версий одного и того же события. Кто говорит правду? Где она? Лжем мы, все мы лжем! А я? И я лгу. Феликс, конечно, мерзавец, в аду будет гореть за моего ребенка, но в то, что он выдавил этот кошмар из памяти, перечеркнул, – в это я могу поверить. Химическая реакция. Что это я так разболталась? 21 июня (11 часов вечера). Я отпраздновала твой день рождения, сыночек мой. Двадцать пять лет. Отпраздновала. Папашу твоего в гости пригласила. Видишь, что вышло? Папаша у нас неудачный, не обижайся. Завтра пойду тебя искать. Сегодня напрасно прождала весь день, не вышло. 22 июня (3 часа утра). Тебе двадцать пять лет, сыночек. У тебя кудрявые волосы, как у Феликса, но похож ты на меня. Плечики у тебя широкие, как у моего отца, и такая же, как у моего отца, косолапая походка. Ты краснеешь так же, как я, – не только от слов, но и просто от мыслей. Ты – моя копия, ребрышко мое, косточка. Потерпи, мальчик, потерпи, мама тебя найдет, мама все сделает, следующий твой день рождения мы проведем вместе, поедем на дачу, я ее вымою, позовем твоих друзей, я всего наготовлю, у нас будут деньги, я устроюсь на работу, так что о деньгах не беспокойся, мама все сделает, и напеку, и наварю, сыночек, ты понимаешь, им этого не надо, Нюра меня никогда ни о чем не попросит, чужая совсем, а с тобой у нас все будет иначе, я будут покупать тебе мороженое, выжимать морковный сок, у нас сломалась соковыжималка, купим новую, только ты подожди меня, подожди, не плачь, деточка моя… |