Онлайн книга «Наш последний эшелон»
|
– Тебя нужно обжечь хорошенько. По голой попе. И всё станет отлично. Вот так, мой дорогой. И больше никакие дожди тебя тогда не размочат. Я прошу: – Будь моей печкой. Наталья морщит лицо: – Много чести. Я тихо и тяжко вздыхаю. …Вижу залитое светом, бескрайних размеров пространство. Воздух звенит саранчой. Сухие травинки колышут легчайшие струи вчерашнего ветра. Из-под старой, одиноко стоящей в степи, горбатой коренастой сосны бьет и бьет фонтанчик студеной водицы. Родничок омывает корни сосны, силы вселяют в нее. И дерево живо, его иглы упруги, остры. Тяжелые шишки висят… Под сенью этой сосны я всю свою жизнь отдыхаю… Наталья, потрепав меня по колену, уходит. Я почти в забытьи. Я почти улетел, растворился, распался. Я почти превратился… Да, я почти там, под сосной. И не надо уже… Но тут я увидел Марину. Вскочил и направился к ней. Ах, разве возможно словами, тем более теми, в которых я существую, разве возможно о ней сказать всё. Разве можно ее описать?! Это музыка. Грустная музыка заблудившегося где-то поблизости счастья. Блуждает, блуждает, но меня не найдет… Марина, половина моя. Я знаю, что это ты, только ты. Как жаль, что ты про это не знаешь. – Марина. – А, здравствуй… Приостановилась, ожидая, видимо, слов. Ведь я к ней подошел и должен, значит, что-то такое сказать. Что-нибудь. Что-нибудь нужно, если уж нам дана речь… Уставшая, бледная. Печальны глаза. Ты такая еще мне милее, роднее еще. – Марина. – Ну, что ты? – сочувствующе вроде как произносит она. Да, она знает, о чем я тоскую. По ком. И играет моею тоскою. В суете этих тел, этих зачетных желаний я потерял все слова. Я просто хочу целовать ее бледные щеки, золотые обманные пряди, ее уставшие губы. – Марина. Мы сейчас кверху ногами от солнца. Мы раздавлены космосом. Мы рядом стоим в этом пединституте. – Мне некогда, извини. – Она быстро пошла и слилась с пустотою других. – Марина… 7 Я много прошел тупиковых путей в миражах разрисованных стен. И еще долго ходить, пока не откроется выход – общий предел. Луговые цветочки прошепчут: «Коне-ец». И наступит конец. Неприметная грань цепочки следов. Облако, завязавшись в крутой узелок, польется звездами, утопая в вершинах засохшего неба. …В заклеенность окон напрасно стучится мороз-мизантроп. И я в дверь напрасно стучу и звоню. Она в школе. Еще все-таки утро. До дома мне не дойти. Я устал и продрог, и вообще не хочу ничего. Сел на ступеньку. Прислонился к стене. Мне всё всё равно. Столбик в термометре жизни дрожит в районе нуля. Покой и мнимость свободы… Немного лекарства, излучина мягкой реки… Растрата невесомого веса… А мягкие руки… Мне нужны сейчас мягкие руки. Любые, хоть руки реки. Теплые руки на теле… Кто-то рядом, кто-то готов подать тебе каплю лекарства. Лекарство любви. Пусть от него только хуже потом, но что еще мне поможет сейчас? Что еще спасет разум и душу? Только это. Любовь, которую и не назовешь таковою. 8 – Лен, наконец-то, – бубню я сквозь пелену дремоты. Она наклонилась ко мне, присела, ища мой потухающий взор, погладила, поцеловала куда-то. – Что с тобой? Что?.. Ты заболел? – Я болею давно. Я так болею… – Ладно, – испуг в ее голосе пропадает, появляется женская деловитость, – ладно, пойдем. Она волочет меня в теплое чрево квартиры. – Ну что ты? Ну что ты такой?! – Она, чуть не плача, меня обнимает. Ей досадно, что у нее такой парень. Я как податливый стержень. Молчу. Чай… Чай силы в меня возвращает. И ляпаю самый пошлый вопрос: – Как в школе? – Нормально! – Ей весело, что я оживаю. – Без двоек, – смеется, – но с тройками. – А-а, тройки – это лучше пятерок. Троечник – потенциальный борец… Лен, знаешь, везде так дерьмово… Я сейчас побывал в институте… Она гладит руку мою, сжимает своими. Но терпенья у нее не хватает. И она начинает сыпать вопросами: – Тебе не надоело уже? Сколько можно так: все не так, все не этак. Ну что ты, а? Что? Ну ответь! – Не могу я смеяться. – Ставлю чашку на столик. – Смех – это ложь. Вокруг действительно очень хреново. Замечать не хотят… И мороз. …Тайна закутанных омутов сохраняется вечно. Бегущие ветры хотят ее отобрать и рассеять, но мы отбиваемся, сильнее ее укрываем. И ждем. А ветры куда-то уйдут, утомленные нашим упорством, и мы бросимся в омут, потеряв ощущение тайны и смысл борьбы. Нет, это не призрак. Это не смысл и даже не тайна. Это насущность зимы. Противоядие холоду мертвых пустот. Просто тяга быть с кем-нибудь вместе. Физиология потных поверхностей тела. И что-то еще, без чего никак невозможно… Всё ясно, понятно. Расписано, рассчитано, сказано. Всё изучено до последней микронной неяви. Психоанализ. Достаточно двух-трех сеансов… Но хочется маленькой тайны. Она будет вечно храниться в недрах холодных ветров… – Лена, ты, наверное, самая лучшая в жизни моей. Я бы сказал тебе такие слова. Но, понимаешь… Эх, Лена, милая Лена!.. От тебя пахнет молодой весенней травой. Солнышко внутри твоих глаз. Но, понимаешь… Эх, Лена!.. 9 И вечер. И тихий сумрак в окне. И шелест кассет. И бред – зловонность обыденной жизни. В соседних отсеках квартиры поиск насущного смеха. Им нужен смех, чтобы с ума не сойти. И это само по себе так смешно! Я трогаю трубку. Мне хочется голос Натальи услышать. Может, она мне что-нибудь доброе скажет. Или такое – такое, чтоб всё изменилось. Но ей не до меня – она выполняет набор физических действий. Вечерний сеанс физзарядки. Она поднимает, опускает, опять поднимает гантели. Вдыхает, выдыхает и снова вдыхает. Она готовится к терниям жизни. Ведь у нее пятый курс. Грань взрослости. И нужно вот-вот твердой поступью сквозь пресловутые стены… Может, она унесет меня в лучшую землю. Обетованное небо без примеси тленья. Птички поют, не раздражая органов слуха. Мягкий покой кислородной подушки. И там я усну. Чтой-то сол-лны-ышко не све-е-етит, Над гол-ло-овушкой – тум-ма-ан… – Чего там орешь? – вопрошает из зала сестра, но я не стал отвечать. Хочется дальше попеть, но дальше слов этой песни не знаю. А другие песни уже не поются… И никуда не хотел бы уйти. Мне здесь хорошо. Да, хорошо. Я упиваюсь своим тупиком. Я счастлив тоской. Всем, всем, что во мне происходит, меня окружает. Сжимает и трет. |