Онлайн книга «Фреска судьбы»
Алеша изумленно посмотрел на поэта и пробормотал: — Я был бы вам чрезвычайно благодарен. — Но у меня есть одно условие, которое может вас насторожить, — сказал Есенин. — Условие? — Алеша покраснел. — Простите… Я слышал, что в Москве есть такие люди, но сам бы ни за что… То есть я ни в коем случае не хочу вас обидеть, но я… Поэт пребывал в замешательстве. Потом вдруг запрокинул светловолосую голову и засмеялся. — Вот дает! Вы что, приняли меня за педераста? Алеша совсем стушевался. — Я не хотел вас обидеть… — промямлил он, но поэт хлопнул его по плечу и весело сказал: — Не беспокойтесь, на вашу драгоценную честь я покушаться не стану. А условие мое таково: вы выслушаете стихи, которые я вам буду читать, и если ни одно из них вас не впечатлит, открыто мне об этом скажете. Но только искренне, без вранья. Идет? — Идет, — ответил Алеша, отказываясь верить своему счастью. — Ну тогда пошли. А то я совсем озяб, пока с вами говорил. Есенин жил в маленькой, холодной комнате с кроватью, стулом и маленьким столом. На полу лежал свернутый в рулон матрас. — Располагайтесь. Это, конечно, не царские хоромы, но жить можно. Он усадил Алешу на кровать, прямо перед столом. Потом взял со стола перевернутую железную миску — под ней лежало большое яблоко. Есенин протянул яблоко гостю. — Вот, держите яблоко. Сейчас еще что-нибудь поищу. — Пожалуйста, не трудитесь. Я не голоден. — Чепуха! — Поэт прошел к полке, поискал что-то в картонном ящичке, вернулся к столу и бросил на столешницу белый сухарь: — Угощайтесь! На меня не смотрите, я наелся в кафе эклеров с чаем. Пока Алеша грыз сухарь, макая его в кружку с водой, Есенин читал ему стихи. Стихи были задушевные, с хорошей рифмовкой, богатыми и неожиданными метафорами. — Ну? — спросил поэт, закончив чтение. — Каково? Алеша подумал и сказал: — Мне нравится то, что вы уважительно относитесь к деревне. Только мне кажется, что вы слегка преувеличиваете. Деревня еще сто лет не исчезнет. И никакие железные кони ее не вытопчут. Главное, чтобы голода не было, а с остальным народ сам разберется. Сейчас много других проблем — более важных. — Это каких же, к примеру? — прищурился поэт. — Что станет с человеческой душой, — смущенно ответил Алеша. — Посмотрите, что вокруг творится. Люди убивают друг друга за просто так, по привычке. Это уже не Россия, а какой-то хаотично кружащийся адский мрак, засасывающий в себя людей. — Но из этого мрака может родиться новое будущее — светлое, человечное, когда люди будут жить в братстве и любви! — Из адского мрака не может выйти ничего светлого, — возразил Алеша. — А вы слыхали когда-нибудь об очистительном огне? — Слыхал. Но этот огонь не очищает, а выжигает людские души дотла. Как можно построить светлое будущее на крови и страданиях людей? Это все равно что построить кабак на кладбище, где лежат замученные дети. Алеша передернул плечами, его снова начало знобить. — Вы говорите спорные вещи, но как-то очень убедительно, — сказал, подумав секунду, Есенин. — Как вас зовут? Алеша? Давайте-ка выпьем, Алеша. — Есенин наполнил стаканы вином и поставил бутылку на пол. Поднял стакан и сказал задумчивым голосом: — Давайте выпьем за деревню, за простых, добрых людей. За то, чтобы все это когда-нибудь кончилось и жизнь вошла в нормальное русло. Алеша взял стакан. Они чокнулись и выпили. Есенин взял со стола яблоко и насильно вложил его Алеше в ладонь. — Закусите, а то опьянеете. Алеша поблагодарил и надкусил яблоко за зеленый бок. Оно было кислым, и у Алеши сразу свело скулы. Внезапно он почувствовал, как в голову ему мягко ударил хмель. Мир вокруг подернулся легкой пеленой. Под волосами выступил жаркий пот, а по спине пробежал озноб. Есенин закурил папиросу, швырнул спичку в горшок с каким-то желтым цветком и спросил: — Вам совсем негде жить? — Я в Москве ненадолго, — ответил Алеша, чувствуя, как по телу пробежала волна тепла. — Мне нужно кое-что сделать. — Что сделать? — Я не могу вам сказать. Это приватное дело. — Понимаю, — кивнул Есенин. Глаза у поэта были прищурены, папироса дымила в углу рта. — Налить вам еще? — Нет. Не стоит. — Бросьте, это же не самогонка! Ну давайте, подставляйте стакан, не ломайтесь. Я люблю поговорить с незнакомыми людьми, а мы ведь с вами толком не знакомы. Вы, видимо, религиозный человек? Вот, послушайте-ка. Есенин поднял руку с распахнутой пятерней и, не вынимая дымящейся папиросы изо рта, проревел: Радуйся, Сионе! Проливай свой свет! Новый в небосклоне Вызрел Назарет! Новый на кобыле Едет к миру Спас! Наша вера — в силе! Наша правда — в нас! — Как вам такое богохульство? Впечатляет, а! — сверкнул он голубыми глазами. Алеша покачал головой: — Не очень. Вера не может быть в силе. Иначе самые святые люди на земле — это насильники, разбойники да убийцы. И правда вовсе не в нас. Вернее, она в нас, но до нее еще нужно доискаться. — Чего ж ее искать, коли она внутри? — По дороге к ней зверь сидит. Чтобы до человека в себе добраться, нужно сначала этого зверя убить. — А коли он вас, тогда что? — Тогда все, конец, — ответил Алеша. Есенин улыбнулся. Улыбка у него была светлая и добрая. — Вы, Алеша, говорите как поэт, — сказал Есенин. — Что еще вас смущает в моих стихах? — Меня смущает вызревший новый Спас. Я давно заметил: отчего-то большевики, отрицая в корне религию, видят в своем явлении миру второе пришествие Христа. Видимо, они считают, что это оправдывает их поступки. — Вас смущает размах? — прищурился на него Есенин. Алеша покачал головой: — Нет. Зло любит действовать с размахом и шумом. Только так оно может сойти за подобие добра. Камерность ему противопоказана. Есенин воткнул докуренную папиросу в горшок с цветком и тут же зажег новую. — Да, второе пришествие… — пробормотал он, о чем-то размышляя. Глянул из-под светлой челки на Алешу и задорно произнес: — Приди сейчас Иисус, его бы в Чека мобилизовали и форменную фуражку со звездой вместо тернового венца на голову нахлобучили бы… Вы так и не надумали еще выпить? — Нет. Меня и от первого бокала мутит. — Мутит? От вина? — Поэт насмешливо блеснул зубами. — Да вы счастливчик. А меня вот мутит без вина. |