Книга Ловушка, страница 7 – Харлан Кобен

Домой Уэнди не поехала — вместо этого отправилась в городок Секокус, что в Нью-Джерси, в свою телестудию, выходившую окнами на спорткомплекс «Мидоу-лэндз»; вид на истерзанное вечной стройкой болото ее всегда удручал. Она включила компьютер и обнаружила письмо от своего босса Вика Гаррета — наверное, самое длинное из когда-либо им написанных: «Срочно ко мне».

Часы показывали половину четвертого. Ее сын Чарли, старшеклассник, уже должен был вернуться из школы, которая находилась в Касселтоне. Уэнди позвонила ему на мобильный — домашний он игнорировал. После четвертого гудка Чарли ответил привычным:

— Чего?

— Ты дома?

— Ага.

— Чем занят?

— Ничем.

— Что-нибудь задали?

— Немного.

— Сделал?

— Успею еще.

— А почему не сейчас?

— Там ерунда — минут на десять.

— О том и речь: раз немного, сделай — и свободен.

— Потом.

— А сейчас чем занят?

— Ничем.

— Так чего ждать? Зачем тянуть?

Новый день — старая история. Наконец Чарли пообещал, что «сейчас займется». Это означало: «Если скажу „сейчас займусь“, может, отстанешь».

— Приеду часов в семь. Захватить китайской еды?

— В «Бамбуковом домике».

— Хорошо. В четыре покорми Джерси.

Так звали их собаку.

— Ладно.

— Не забудь.

— Угу.

— И домашнюю работу сделай.

— Пока.

Пик-пик-пик.

Уэнди тяжело вздохнула. Семнадцатилетний Чарли — сплошная головная боль. Их охота на место в университете — а этой битве родители из пригородов отдавали себя с таким остервенением, какому тиранам третьего мира еще поучиться, — завершилась зачислением в колледж Франклина и Маршалла в Ланкастере, штат Пенсильвания. Чарли, как любого тинейджера, грядущие перемены страшили и нервировали, но мать переживала куда сильнее. Ее вечная головная боль, ее чудесный капризный сын был для Уэнди всем. Вот уже двенадцать лет они жили только вдвоем — затерянные в огромном белом пригороде мать-одиночка с единственным ребенком. Как водится с детьми, годы летели быстро. Отпускать Чарли Уэнди не хотела. Теперь каждый вечер, хотя делала так с его четырехлетия, она глядела на это невыносимое и совершенное создание и мечтала: «Вот бы время для него застыло — в этом самом возрасте, чтобы ни на день старше или младше; пускай замрет здесь и сейчас, и мой чудесный мальчик пробудет со мной хотя бы еще чуть-чуть».

Потому что совсем скоро ее ждало одиночество.

На экране всплыло новое сообщение — снова от шефа, Вика Гаррета: «Какое слово во фразе „срочно ко мне“ требует пояснений?»

«Иду», — напечатала она и нажала кнопку «отправить».

Кабинет Вика находился в конце коридора, а потому бессмысленная переписка только нервировала, но в таком уж мире мы живем. Даже дома Уэнди часто общалась с сыном через Сеть. Когда не хватало сил крикнуть, она набирала «Иди спать», или «Выпусти Джерси», или всегда актуальное «Хватит торчать за компьютером, почитай книжку».

Уэнди забеременела в девятнадцать лет на втором курсе в Университете Тафтса. Как-то на вечеринке в кампусе она перебрала и завела знакомство — подумать только! — со спортсменом, начинающим квотербеком Джоном Морроу, человеком, который, по ее личным понятиям, идеально подпадал под описание «не мой тип». Уэнди мнила себя настоящим либералом и андеграундной журналисткой, носила черное и обтягивающее, слушала только альтернативный рок, посещала состязания по поэтическому слэму [5] и выставки Синди Шерман. [6] Но не в роке, стихах или выставках сердце нашло отраду, а — поди его пойми! — в роскошном спортсмене. Поначалу все было не всерьез: разговаривали, зависали вместе, не то чтобы встречались, но и не то чтобы не встречались. А примерно через месяц она обнаружила, что беременна.

Уэнди, женщина самых современных взглядов, приняла решение, к которому ее готовили всю жизнь: как поступить — дело ее, и ничье больше. Третий курс, начало успешной журналистской карьеры — обстоятельства сложились самые неподходящие, но как раз поэтому не оставили места раздумьям. Она позвонила Джону:

— Надо поговорить.

Тот явился в ее комнатушку, послушно сел в кресло-мешок (очень комично, когда громада ростом в шесть футов и пять дюймов пытается принять если не удобное, то хотя бы устойчивое положение), понял по голосу Уэнди: дело нешуточное — и, удерживая равновесие, придал лицу серьезное выражение, отчего стал похож на ребенка, изображающего взрослого.

— Я беременна, — объявила она и приступила к речи, которую репетировала два дня подряд: — Как быть дальше — решу сама и надеюсь, мое решение ты примешь с уважением. — Уэнди говорила старательно ровным голосом, расхаживая по комнатке, не глядя на Джона. Закончила же свое выступление благодарностью за то, что он посетил ее этим вечером, и пожелала ему всего самого хорошего. А потом отважилась мельком на него посмотреть. В тот самый момент он поднял на нее полные слез глаза — чистейшие из всех, какие только встречала, — и сказал:

— Но ведь люблю тебя.

Вместо того чтобы рассмеяться, она разревелась. Джон выскользнул из этого чертова кресла, встал на колени и, не сходя с места, сделал ей предложение.

Как бы кто ни сомневался, сколько бы ни говорили, мол, у такой пары нет шансов, они поженились и следующие девять лет прожили счастливыми людьми. Джон был нежным, заботливым, любящим мужем — потрясающим, смешным, умным, внимательным; ее родной душой во всех смыслах этих двух слов. На следующем курсе родился Чарли. Два года спустя наскребли денег и внесли первый платеж за домик на одной из шумных улиц Касселтона. Уэнди устроилась на местное телевидение, Джона вскоре ждала степень по психологии — все шло своим чередом.

Как вдруг в одно мгновение его не стало. В их домике теперь жили лишь Чарли, сама Уэнди и пустота под стать той, что поселилась в ее душе.

Она постучала в дверь Вика и заглянула внутрь:

— Звонил?

— Слышал, тебе как следует вставили в суде, — ответил шеф.

— Вот это настоящая поддержка. Ради нее тут и работаю.

— Нужна поддержка — купи бюстгальтер.

— Сам понимаешь: шутка нелепая.

— Понимаю. Получил твою записку… поправка: массу однообразных записок с жалобами на задания.