Онлайн книга «Повесть о настоящем Шарике»
– А на что жить будешь? – Как на что? А пенсия? На их пенсию можно гарем содержать. – Шарик на пенсии? Не смеши меня. Заскучаешь. – Что-нибудь придумаю. – Ресторан откроешь? – Почему ресторан? – В кино так показывают, у всех иностранцев единственная мечта – ресторан открыть. – Нет, ресторан невыгодно. Нужна сеть, «Фас! Фуд», слышала про такую? – Ну допустим. Ты думаешь, что все сразу набросятся? – Очень выгодно. Но не знаю пока, как пойдёт. – Чёрт, вот житуха! Жаль, что мы с тобой расстались, у нас так много общего. – Да, будь мы разные, жили бы душа в душу. – смотрел на эту жизнь Шарик из-за границы, как из будущего в прошлое. И она не вызывала в нём больше энтузиазма. Учи французский, приезжай. «Чёрт, кто меня за язык тянул», – вытянул свой длинный язык Шарик и облизнулся. «Вдруг на самом деле приедет?» – А кем я там смогу работать, разве что сукой. – А там ты кто? – почесал лапой живот себе Шарик. – Ну что за условности? Думаешь, тут работы мало? – В том-то и дело, что работать не хочется. – А чего хочется? – Просто хочется. – С другой стороны, нужны мы им здесь, как собаке пятая нога. Здесь капитализм. Раньше я тоже думал, что он мне улыбается, – посмотрел Шарик на рекламный щит с какой-то цыпой, которая предлагала свежесть зубной пасты. – Потом пригляделся – оскал, – вылакал он последние капли из бутылки. – Алло, ты меня слушаешь? – остался его лай без ответа. «Вино кончилось, Муха улетела куда-то», – подумал он. Теперь не было ни его, ни её. И хотелось за ним сходить к ближайшему магазину. Аза ней, куда он мог сходить за ней? Шарик лежал и думал, что было бы, если… И все его философские мысли спотыкались о её прекрасное гибкое, тело, будто оно лежало полицейским на той самой дороге, по которой он так лихо мчался верхом на мечте, наслаждаясь прелестями свободы. Он летел и не притормозил, когда следовало. Взлетев выше седьмого неба. Полёт его длился недолго, затем больно упал на обочину жизни. Он вспомнил её слова: «Я могла бы быть лучше, но, боюсь тогда ты захочешь на мне жениться. А мне этого сейчас никак нельзя. Пока мне нужна свобода, я хочу есть её на завтрак обед и ужин. Нет ничего вкуснее свободы». В задумчивости он снова начал ковыряться башней в носу. Одно успокаивало – то, что башня была Эйфелева. Потом уткнулся носом в подмышку свою, прикрыл глаза и закемарил. * * * – А у тебя как? – Да у меня всё по-старому. Ты хочешь знать, каким может быть воскресное утро? Собачимся. – С кем? – Со своим. – А кто у тебя сейчас, в твоей мексиканской мелодраме? – Да, есть один. Ты его не знаешь. А ты? – Я? Чем дальше, тем меньше. Ты про утро хотела рассказать, – начал чесать себе за ухом от скуки Шарик. – Без поцелуев, без слов, просто кофе и бутерброд или гречка. Таким оно и случилось, моё утро: встроенная в «Икею», я смотрю на экран телевизора, там целуются двое, там настоящее море любви, здесь одиночества океан, он спокоен, штиль, полный штиль, пока не проснулся муж и не хлынули дети. – Если быть до конца откровенным, то жизнь, Муха, она везде собачья, если ты собака. – Одиночество грызёт? – Грызёт, ещё как грызёт, мы – кости, оно – нас. Тут много наших, все они устроились неплохо одно плохо – на родину тянет, аж жуть. Бессонница по ночам иной раз. А если уснёшь, то один и тот же сон: всё берёзки, берёзки. Подбегаю поближе, такие берёзки это, а башни Эйфелевы. А сам ты уже не пёс, а подберёзовик. И тебя кто-то отрезает от корней, и в корзинку. Проснёшься в холодном поту, выть хочется. – Будто ты здесь мало ныл на Луну, – заскучала от мужских слёз Муха. – Так здесь и Луна другая, французская, не Луна, а сыр рокфор. Даже выть на такую не хочется: закусишь лапу и сосёшь её, родимую. Понимаешь, тесно здесь, душе негде развернуться. – А зачем тогда уехал? – Хотелось перемен. – Каких? – Откуда я знаю? Глобальных, наверное. Мне всегда хотелось быть востребованным. Реализоваться и получать от этого удовольствие сейчас, а не пенсию потом. – Ну, и… – пыталась вникнуть в суть проблемы Муха. «Женщин надо любить и удовлетворять, для всего остального существуют мужчины, – задумался о нелёгкой судьбе Мухи Шарик. – Я никогда не мог понять семейные пары, которые ложились и вставали по режиму или, хуже того, спали раздельно. Мне с женой всегда было чем заняться в постели, будто это была какая-то другая квартира, которую мы снимали для любовных утех. Правда, давно это было». – В жизни женщины всегда есть мужчина, который служит эталоном. – В этом вся и беда: пока он служит, жить приходится с другими. Отличаются от наших? – Да. – А чем? – Языком. – Лижут по-другому? – Нет, не вынюхивают, – намекал на обилие вопросов Шарик. – Ты жене своей изменял? – не унималась Муха. – Было, сам не знаю, хотелось какого-то блуда. – А раньше её любил? – Я и сейчас люблю. – Как в постели с другими? – Всё одинаково. – Зачем же тогда? – Всегда кажется, что близкие недолюбливают. – Когда ты уже поумнеешь? – А ты? Ведь если я поумнею, мне с тобой станет скучно. – Если тебе станет скучно, просто наступи мне на хвост. – Ты фигурально? – Может, ты в Олимпиадах будешь участвовать? – Не знаю, гражданство надо сначала получить. – Дадут? – Вряд ли, нужен я им здесь как собаке пятая нога. Своих бездомных как грязи. Да и французский надо знать. – Учишь? – Да, бонжур, абажур. – А может, на лапу дать? Чтобы быстрее. – Нет, здесь такое не прокатывает. Здесь все дорожат своим чувством собственного достоинства. – А как будет по-французски «собака»? – Лё шиен. – А кот? – Лё ша. – Всех котов Лешами зовут? – Нет, только бездомных. – А «кошка»? – Ла шат. – Нежно. – Кстати, это же слово обозначает… – Серьёзно? Хотя у нас тоже используют нечто подобное, «киска». – У нас используют, а здесь ласкают. Культура. Знаешь, как они меня зовут? Шарль, – вдруг неожиданно возвысился Шарик и даже стал выше башни. – Только здесь для этого надо стать своим сначала. А я не могу подстраиваться, льстить не могу, улыбаться не могу, когда не хочу. |