Онлайн книга «Модель»
|
— …А какая у вас машина? — сделала она мне комплимент, после того как вопросы о возрасте, уме, любви опыте показались ей исчерпанными. Наверное, моя внешность показалась ей такой презентабельной, что я тянул на БМВ. А может, даже, на мечту идиотов — «Хаммер». Но все дело в том, что водить машину я так и не научился. Зато с тех пор как разобрался в том, как это делается другими людьми, стал переходить улицу только по подземным переходам. — У меня нет машины. — Мой ответ вызвал у нее не разочарование, а удивление. И она искренне отреагировала на него: — Разрешите обалдеть. — И как же можно жить без машины? — спросила Злата, после того как справилась со своим обалдением. — Очень просто. Нужно регулярно есть фрукты, а по утрам делать зарядку… — И все? — Нет, не все. — А что же еще? — Остальное — каждый должен решить сам… — …Скажите, — спросила она, — а жизнь — сложная вещь? — Не сложная, — ответил я, подключив свой ненадежный жизненный опыт, — раз в ней разбираются даже дураки… …Вот так я встретился с этой девочкой из поколения, задремавшего где-то между Че Геварой и Окуджавой. Притом о существовании ни первого, ни второго — не подозревавшего. В тот момент я думал, что ее поколение еще не научилось тому, чему научилось наше поколение: лицемерить и скрывать то, что мы представляем собой на самом деле. Только потом я узнал, что она была из того поколения, которое научилось откровенно рассказывать о том, что оно собой представляет — то, чему наше поколение так и не научилось. Если мы, в эпоху Гагарина, выбирали между Доном Кихотом и Гамлетом, то они, в эпоху Леди Гаги, выбирали Леди Гагу. Впрочем, все, возможно, было не совсем так, как я подумал в тот момент. Возможно, все было проще. Между Василием Блаженным и Василием Теркиным мы вначале выбрали Василия Теркина; потом Василия Теркина забыли, а тем, кто такой Василий Блаженный, так и не поинтересовались… …А о том, что мое поколение оказалось банальным историческим провинциалом, я в тот раз даже не подумал подумать… …Как-то я сказал моему другу, поэту Ване Головатову: — Знаешь, похоже, своего велосипеда они не изобретут. — И он ответил: — Зато обязательно научатся орать во весь голос о том, что они лучшие на свете велосипедисты… …Я спросил своего друга, художника Григория Керчина: — О чем они задумываются и что такое они знают из того, что не знали и не задумывались мы в их возрасте? — И Гриша улыбнулся, правда, сделал он это как-то грустно: — Они не задумываются о том, что Земля круглая, но знают — что такое пересадка во Франкфурте. И пусть черт его знает, когда она там была — Куликовская битва. Мне ничего не осталось, как согласиться с Григорием: — И — Ледовое побоище… …Злата прервала мои мысли самым незамысловатым образом. Она вновь захотела сказать мне что-нибудь приятное: — Знаете, а я ведь о вас где-то слышала. — Но я разочаровал ее, оказавшись не падким на популярность: — Тогда — не верь. Это — вранье. — Вы не верите даже тогда, когда о вас пишут хорошо? — удивилась девушка; и я ответил так, как думал — хотя мой экспроментальный ответ удивил меня самого: — Я не верю даже тогда, когда обо мне пишут плохо… …И тут мне пришло в голову предложение, хотя и не претендующее на эксклюзивность, но все-таки на что-то годное: — Злата, а ты не хотела бы попозировать мне для картины? — Это в смысле — голая? — насторожился ее голосок. — В принципе, ты определилась совершенно верно. — Значит — голая? — утвердилась она, а я вздохнул: — Значит — в смысле. — Интересно, — призадумчиво прошептала девушка. — Что тебе интересно? — Интересно, как вы меня изобразите одетой только в один смысл? — Это уже моя забота, — призадумчиво прошептал я, представляя себе эту девушку одетой только в мой взгляд. — А это — как? — Это так, что я хочу написать с тебя картину; но до тех пор, пока мы не начали, у тебя есть возможность отговорить меня от этой затеи. — А почему вы хотите написать картину именно с меня? — Потому что я создаю спорные произведения искусства, а ты — произведение искусства бесспорное… — … А вы всегда говорите правду? — спросила она, помолчав секунды полторы. — Да, — честно соврал я… — …Понятно, — вздохнула Злата. — Что тебе понятно? — переспросил я, уточняя — к чему относится этот вздох: к тому, что ей нужно будет раздеться, или к тому, что мне придется писать картину? — Понятно, что вы меня распнете, а я даже не буду знать — зачем мне это нужно? Может, объясните? — Не объясню, Злата, — я говорил серьезно; и мою серьезность подтверждала улыбка. — Почему? Сами не знаете? — Знаю. — Что знаете? — Знаю, что любой человек найдет тысячу аргументов в пользу того, чтобы распять другого человека. И две тысячи — в пользу того, чтобы не быть распятым самому… …Ее мысли довольно замысловато побродили по лицу и вылились в вопрос, довольно неожиданный, если вдуматься. А если не вдумываться — то вполне нормальный: — Вы целомудренный человек? — Наверное, — ответил я, — Только в моем возрасте это называется уже по-другому… …Ее слова заставили меня задуматься. Когда, не стерпев моего пьянства, все жены по очереди оставили меня, а я бросил пить — мне как-то удавалось обходиться подружками моих бывших жен. Потом пришло время обратиться к совсем уже посторонним женщинам — самим бывшим женам. А теперь я, случается, обращаюсь к кому попало. Кто-то скажет, что это — верх целомудренности. А кто-то, что целомудрие и я — жители с разных улиц… …И, помолчав немного, я добавил: — Злата, возможно, я просто не знаю: что это такое — целомудрие. — И тут же нарвался на ответ: |