Онлайн книга «Искусство стареть»
|
время быстрее скользит по часам, с возрастом юмор становится глубже, ибо смешнее становишься сам. Живу я очень тихо, но однако слежу игру других, не мельтеша, готова ещё всё поставить на кон моя седобородая душа. Нам пылать уже вряд ли пристало, тихо-тихо нам шепчет бутылка, что любить не спеша и устало — даже лучше, чем бурно и пылко. Не стареет моя подруга, хоть сейчас на экран кино, дует западный ветер с юга в наше северное окно. На склоне лет на белом свете весьма уютно куковать, на вас поплёвывают дети, а всем и вовсе наплевать. Ещё не помышляя об уходе, сохранному здоровью вопреки, готовясь к растворению в природе, погоду ощущают старики. Здесь и там умирают ровесники, тают в воздухе жесты и лица, и звонят телефоны, как вестники, побоявшиеся явиться. Люблю и надеюсь, покуда живой, и ярость меняю на нежность, и дышит на душу незримый конвой — безвыходность и неизбежность. Умрёт сегодня-завтра близкий друг, естественна, как жизнь, моя беда, но дико осознание, что вдруг нас нечто разлучает навсегда. Не отводи глаза, старея, нельзя незрячим быть к тому, что смерть – отнюдь не лотерея, а просто очередь во тьму. Такие бывают закаты на свете, такие бывают весной вечера, что жалко мне всех разминувшихся с этим и умерших ночью вчера. Каков понесенный урон и как темней вокруг, мы только после похорон понять умеем вдруг. Только что вчера ты девку тискал, водку сочно пил под огурец, а уже ты вычеркнут из списка, и уже отправился гонец. Подвергнув посмертной оценке судьбу свою, душу и труд, я стану портретом на стенке, и мухи мой облик засрут. Прочтите надо мной мой некролог в тот день, когда из жизни уплыву: возвышенный его услыша слог, я, может быть, от смеха оживу. Лечит и хандру, и тошноту странное, но действенное средство: снова дарит жизни полноту смерти недалёкое соседство. В загадках наших душ и мироздания особенно таинственно всегда, что в нас острей тоска от увядания, чем страх перед уходом в никуда. Поскольку наш век возмутительно краток, я праздную каждый свой день как удачу, и смерти достанется жалкий остаток здоровья, которое сам я растрачу. В узком ящике ляжем под крышкой, чуть собака повоет вослед, кот утешится кошкой и мышкой, а вдову пожалеет сосед. Ещё задолго до могилы спокойно следует понять, что нам понадобятся силы, чтобы достойно смерть принять. Мне жаль, что в оперетте панихидной, в её всегда торжественном начале не в силах буду репликой ехидной развеять обаяние печали. Во мне приятель веру сеял и лил надежды обольщение, и столько бодрости навеял, что я проветрил помещение. Когда нас учит жизни кто-то, я весь немею; житейский опыт идиота я сам имею. Чтоб сочен и весел был каждый обед, бутылки поставь полукругом, а чинность, и чопорность, и этикет пускай подотрутся друг другом. Портили глаза и гнули спины, только всё невпрок и бесполезно, моего невежества глубины — энциклопедическая бездна. Душа не потому ли так тоскует, что смутно ощущает мир иной, который где-то рядом существует, окрашивая смыслом быт земной? А на небе не тесно, поверьте, от почтенных, приличных и лысых, потому что живут после смерти только те, кто при жизни не высох. Мне забавна в духе нашем пошлом страсть к воспоминаниям любым, делается всё, что стало прошлым, розовым и светло-голубым. Настолько он изношен и натружен, что вышло ему время отдохнуть, уже венок из лавров им заслужен — хотя и не на голову отнюдь. Меня любой прохожий чтобы помнил, а правнук справедливо мной гордился, мой бюст уже лежит в каменоломне, а скульптор обманул и не родился. Очень важно, приблизившись вплоть к той черте, где уносит течение, твёрдо знать, что исчерпана плоть, а душе предстоит приключение. Люблю стариков, их нельзя не любить, мне их отрешённость понятна: душа, собираясь навеки отбыть, поёт о минувшем невнятно. Вонзится в сердце мне игла, и вмиг душа вспорхнёт упруго; спасибо счастью, что была она во мне – прощай, подруга! Поздним утром я вяло встаю, сразу лень изгоняю без жалости, но от этого так устаю, что ложусь, уступая усталости. Во мне смеркаться стал огонь; сорвав постылую узду, теперь я просто старый конь, пославший на хер борозду. Сегодня ощутил я горемычно, как жутко изменяют нас года: в себя уйдя и свет зажгя привычно, увидел, что попал я не туда. Зачем под сень могильных плит нести мне боль ушедших лет? Собрав мешок моих обид, в него я плюну им вослед. Да, птицы, цветы, тишина и дивного запаха травы... Но райская жизнь лишена земной незабвенной отравы. Мне кажется, былые потаскушки, знававшие катанье на гнедых, в года, когда они уже старушки — с надменностью глядят на молодых. Я прежний сохранил в себе задор, хотя уже в нём нет былого смысла, |