Онлайн книга «Искусство стареть»
|
и что кончилось как это, так и то. Уже куда пойти – большой вопрос, порядок наводить могу часами, с годами я привычками оброс, как бабушка – курчавыми усами. Мои слабеющие руки с тоской в суставах ревматических теперь расстёгивают брюки без даже мыслей романтических. Даже в час, когда меркнут глаза перед тем, как укроемся глиной, лебединая песня козла остаётся такой же козлиной. На склоне лет не вольные мы птицы, к семейным мы прикованы кроватям; здоровья нет, оно нам только снится, теперь его во снах мы пылко тратим. Во сне все беды нипочём и далеко до расставания, из каждой клетки бьёт ключом былой азарт существования. Идея грустная и кроткая владеет всем моим умишком: не в том беда, что жизнь короткая, а что проходит быстро слишком. Ровесники, пряча усталость, по жизни привычно бредут; уже в зазеркалье собралось приятелей больше, чем тут. Вы рядом – тела разрушение и вялой мысли дребезжание, поскольку формы ухудшение не улучшает содержание. Вокруг лысеющих седин пространство жизни стало уже, а если лучше мы едим, то перевариваем – хуже. Вдруг чувствует в возрасте зрелом душа, повидавшая виды, что мир уже в общем и целом пора понимать без обиды. Где это слыхано, где это видано: денег и мудрости не накопив, я из мальчишки стал дед неожиданно, зрелую взрослость оплошно пропив. Зачем вам, мадам, так сурово страдать на диете учёной? Не будет худая корова смотреться газелью точёной. Спокойно и достойно старюсь я, печальников толпу не умножая; есть прелесть в увядании своя; но в молодости есть ещё чужая. Иные мы совсем на склоне дней: медлительней, печальней, терпеливей, однако же нисколько не умней, а только осторожней и блудливей. Но кто осудит старика, если, спеша на сцену в зал, я вместо шейного платка чулок соседки повязал? Прошёл я жизни школьный курс, и вот, когда теперь едва постиг ученья вкус, пора идти за дверь. С утра в постели сладко нежась, я вдруг подумываю вяло, что раньше утренняя свежесть меня иначе волновала. С авоськой, грехами нагруженной, таясь, будто птица в кустах, душа, чтоб не быть обнаруженной, болит в очень разных местах. Чтобы от возраста не кисли мы и безмятежно плыли в вечность, нас осеняет легкомыслие и возвращается беспечность. Мир создан так однообразно, что жизни каждого и всякого хотя и складывались разно, а вычитались – одинаково. Мы пережили тьму потерь в метаньях наших угорелых, но есть что вспомнить нам теперь под утро в доме престарелых. Не любят грустных и седых одни лишь дуры и бездарности, а мы ведь лучше молодых — у нас есть чувство благодарности. Ушли остатки юной резвости, но мне могилу рано рыть: вослед проворству зрелой трезвости приходит старческая прыть. Я мысленно сказал себе: постой, ты стар уже, не рвись и не клубись — ты слышишь запах осени густой? И сам себе ответил: отъебись. Ещё наш закатный азарт не погас, ещё мы не сдались годам, и глупо, что женщины смотрят на нас разумней, чем хочется нам. Куда течёт из года в год часов и дней сумятица? Наверх по склону – жизнь идёт, а вниз по склону – катится. Дряхлеет мой дружеский круг, любовных не слышится арий, а пышный розарий подруг — уже не цветник, а гербарий. Кто придумал, что мир так жесток и безжалостно жизни движение? То порхали с цветка на цветок, то вот-вот и венков возложение. Мы зря и глупо тратим силы, кляня земную маету: по эту сторону могилы навряд ли хуже, чем по ту. Мы начинаем уходить — не торопясь, по одному — туда, где мы не будем пить, что дико сердцу и уму. Ничто уже не стоит наших слёз, уже нас держит ангел на аркане, а близости сердец апофеоз — две челюсти всю ночь в одном стакане. Нас маразм не обращает в идиотов, а в склерозе много радости для духа: каждый вечер – куча новых анекдотов, каждой ночью – незнакомая старуха. Когда нас повезут на катафалке, незримые слезинки оботрут ромашки, хризантемы и фиалки, и снова свой продолжат нежный труд. Когда всё сбылось, утекло и мир понятен до предела, душе легко, светло, тепло, а тут как раз и вынос тела. Те, кто на поминках шумно пьёт, праведней печальников на тризне: вольная душа, уйдя в полёт, радуется звукам нашей жизни. В конце земного срока своего, готов уже в последнюю дорогу, я счастлив, что не должен ничего, нигде и никому. И даже Богу. Взлетая к небесам неторопливо и высушив последнюю слезу, душа ещё три дня следит ревниво, насколько мы печалимся внизу. В местах не лучших скоро будем мы остужать земную страсть; не дай, Господь, хорошим людям совсем навек туда попасть. Несхожие меня терзали страсти, кидая и в паденья и в зенит, разодрана душа моя на части, но смерть её опять соединит. К любым мы готовы потерям, терять же себя так нелепо, |