Онлайн книга «Искусство стареть»
|
Ещё родить нехитрую идею могу после стакана или кружки, но мысли в голове уже редеют, как волос на макушке у старушки. Со мной, хотя удаль иссякла, а розы по-прежнему свежи, ещё приключается всякое, хотя уже реже и реже. И хотя уже видна мне речушка Лета, голова моя полна мусора и света. Нам, конечно, уйти суждено, исчерпав этой жизни рутину, но закончив земное кино, мы меняем лишь зал и картину. Люблю ненужные предметы, любуюсь медью их и глиной, руками трогаю приметы того, что жизнь случилась длинной. Ещё свой путь земной не завершив, российской душегубкой проворонен, по внешности сохранен я и жив, но внутренне – уже потусторонен. Иступился мой крючок и уже не точится; хоть и дряхлый старичок, а ебаться хочется. Я не был накопительства примером и думаю без жалости теперь, что стал уже давно миллионером по счёту мной понесенных потерь. Пока себя дотла не износил, на баб я с удовольствием гляжу; ещё настолько свеж и полон сил, что внуков я на свет произвожу. Нет часа угрюмей, чем утренний: душа озирается шало, и хаосы – внешний и внутренний коростами трутся шершаво. Я чую в организме сговор тайный, решивший отпустить на небо душу, ремонт поскольку нужен капитальный, а я и косметического трушу. Мечтай, печальный человек, целебней нет от жизни средства, и прошлогодний веет снег над играми седого детства. Дойдя до рубежа преображения, оставив дым последней сигареты, зеркального лишусь я отражения и весь переселюсь в свои портреты. О чём-то грустном все молчали, но я не вник и не спросил, уже чужие знать печали нет у меня душевных сил. Конечно, всё на свете – суета под вечным абажуром небосвода, но мера человека – пустота окрестности после его ухода. Уже давно мы не атлеты, и плоть полнеет оголтело, теперь некрупные предметы легко я прячу в складках тела. Держусь ничуть не победительно, весьма беспафосно звучу, меня при встрече снисходительно ублюдки треплют по плечу. Пусть меня заботы рвут на части, пусть я окружён гавном и суками, всё же поразительное счастье — мучиться прижизненными муками. Когда мы кого-то ругаем и что-то за что-то клянём, мы желчный пузырь напрягаем, и камни заводятся в нём. Не по капризу Провидения мы на тоску осуждены, тоска у нас – от заблуждения, что мы для счастья рождены. Я жизнь мою обозреваю, почти закончив путь земной, и сам себя подозреваю, что это было не со мной. Ты, душа, если сердце не врёт, запросилась в родные края? Лишь бы только тебя наперёд не поехала крыша моя. Моя прижизненная аура перед утечкой из пространства в неделю похорон и траура пронижет воздух духом пьянства. Как судьба ни длись благополучно, есть у всех последняя забота; я бы умереть хотел беззвучно, близких беспокоить неохота. Угрюмо ощутив, насколько тленны, друзья мои укрылись по берлогам; да будут их года благословенны, насколько это можно с нашим Богом. Как раньше юная влюблённость, так на закате невзначай нас осеняет просветлённость и благодарная печаль. Замшелым душам стариков созвучны внешне их старушки: у всех отпетых гавнюков их жёны – злобные гнилушки. Я остро ощущаю временами (проверить я пока ещё не мог), что в жизни всё случившееся с нами — всего лишь только опыт и пролог. Когда близка пора маразма, как говорил мудрец Эразм, любое бегство от соблазна есть больший грех, чем сам соблазн. Я храню душевное спокойствие, ибо всё, что больно, то нормально, а любое наше удовольствие — либо вредно, либо аморально. Вульгарен, груб и необуздан, я в рай никак не попаду, зато легко я буду узнан во дни амнистии в аду. То ясно чувствуешь душой, то говорит об этом тело: век был достаточно большой, и всё слегка осточертело. Так же будут кишеть муравьи, а планеты – нестись по орбитам; размышленья о смерти мои — только мысли о всём недопитом. Готовлюсь к уходу туда, где быть надлежит человеку, и время плеснёт, как вода над камешком, канувшим в реку. Остатком памяти сухим, уже на склоне и пределе мы видим прошлое таким, каким прожить его хотели. Лишь на смертном одре я посмею сказать, что печально во всём этом деле: если б наши старухи любили вязать, мы бы дольше в пивных посидели. Старение – тяжкое бедствие, к закату умнеют мужчины, но пакостно мне это следствие от пакостной этой причины. Я думаю – украдкой и тайком, насколько легче жить на склоне лет, и спать как хорошо со стариком: и вроде бы он есть, и вроде нет. Мы стали снисходительно терпеть излишества чужого поведения: нет сил уже ни злиться, ни кипеть, и наша доброта – от оскудения. Что стал я ветхий старичок, меня не гложет грусть, хотя наружно я сморчок, внутри – солёный груздь. Финал кино: стоит кольцом |