Онлайн книга «Искусство стареть»
|
я живу неспешно и беспечно, помня, что ещё вольюсь бесплотно в нечто, существующее вечно. Природа почему-то захотела в незрячем равнодушии жестоком, чтоб наше увядающее тело томилось жизнедеятельным соком. Вот нечто, непостижное уму, а чувством ощутимое заранее: кромешная ненужность никому — причина и пружина умирания. Устроена забавно эта связь: разнузданно, кичливо и успешно мы – время убиваем, торопясь, оно нас убивает – непоспешно. Уставших задыхаться в суете, отзывчиво готовых к зову тьмы, нас держат в этой жизни только те, кому опора в жизни – только мы. Хоть пылью всё былое запорошено, душа порою требует отчёта, и помнить надо что-нибудь хорошее, и лучше, если подлинное что-то. По жизни понял я, что смог, о духе, разуме и плоти, а что мне было невдомёк, душа узнает по прилёте. Сценарист, режиссёр и диспетчер, Бог жестокого полон азарта, и лишь выдохшись жизни под вечер, мы свободны, как битая карта. Растает в шуме похорон последних слов пустая лесть, и тихо мне шепнёт Харон: – А фляжка где? Стаканы есть. Чувствую угрюмое томление, глядя, как устроен белый свет, ведь и мы – природное явление: чуть помельтешили – и привет. Киснет вялое жизни течение, смесь привычки, докуки и долга, но и смерть – не ахти приключение, ибо это всерьёз и надолго. Вижу я за годом год заново и снова, что поживший идиот мягче молодого. Пока не уснёшь, из былого упрямо сочится звучание, доносится каждое слово, и слышится даже молчание. Забавно мне, что время увядания скукоживает нас весьма непросто, чертами благородного страдания то суку наделяя, то прохвоста. Ровесник мой душой уныл и прозябает в мудрой хмурости, зато блажен, кто сохранил в себе остатки юной дурости. Мы к житейской приучены стуже, в нас от ветра и тьмы непроглядной проступила внутри и снаружи узловатость лозы виноградной. Найдётся ли, кому нас помянуть, когда о нас забудут даже дети? Мне кажется, найдётся кто-нибудь, живущий на обочине в кювете. Давно уже домашен мой ночлег, лучусь, покуда тлеет уголёк, и часто, недалёкий человек, от истины бываю недалёк. В одинокую дудочку дуя, слаб душою и выпить не прочь, ни от Бога подачек не жду я, ни Ему не могу я помочь. Моя уже хроническая праздность, владычица души моей и тела, корнями утекает в безобразность того, что сотворяют люди дела. Тёртые, бывалые, кручёные, много повидавшие на свете, сделались мы крупные учёные в том, что знают с детства наши дети. Нет, я на время не в обиде, что источилась жизни ось, я даже рад, что всё предвидел, но горько мне, что всё сбылось. Былое нас так тешит не напрасно, фальшиво это мутное кино, но прошлое тем более прекрасно, чем более расплывчато оно. В какие упоительные дали стремились мы, томлением пылая! А к возрасту, когда их повидали, увяла впечатлительность былая. Тише теперь мы гуляем и пляшем, реже в судьбе виражи, даже иллюзии в возрасте нашем призрачны, как миражи. В тесное чистилище пустив грешников заядлых и крутых, селят их на муки в коллектив ангелов, монахов и святых. Теперь, когда я крепко стар, от мира стенкой отгорожен, мне божий глас народа стал докучлив и пустопорожен. Кормёжка служит нам отрадой, Бог за обжорство нас простит, ведь за кладбищенской оградой у нас исчезнет аппетит. Года мои стремглав летели, и ныне – Бог тому свидетель — в субботу жизненной недели моё безделье – добродетель. А там и быт совсем другой — в местах, куда Харон доставит: то чёрт ударит кочергой, то ангел в жопу свечку вставит. Ты ничего не обещаешь, но знаю: Ты меня простишь, ведь на вранье, что Ты прощаешь, основан Твой земной престиж. Когда вокруг галдит семья, то муж, отец и дед, я тихо думаю, что я скорее жив, чем нет. Время хворей и седин — очень тяжкая проверка утлых банок от сардин, серых гильз от фейерверка. Хоть пыл мой возрастом уменьшен, но я без понта и без фальши смотрю на встречных юных женщин глазами теми же, что раньше. Хотя проходит небольшой отрезок нашей биографии, хоть мы такие же душой — нас жутко старят фотографии. Дряхлый турист повсеместно льётся густыми лавинами: старым развалинам лестно встретиться взглядом с руинами. Старушке снятся дни погожие из текших много лет назад, когда кидались все прохожие проситься к ней в нескучный сад. Я вязну в тоскливых повторах, как будто плывут миражи; встречаются сутки, в которых уже точно так же я жил. Если ближе присмотреться, в самом ветхом старикашке упоённо бьётся сердце и шевелятся замашки. Вместе со всеми впадая в балдёж и на любые готовы падения, вертятся всюду, где есть молодёжь, дедушки лёгкого поведения. Наше время ступает, ползёт и идёт по утратам, потерям, пропажам, |