Онлайн книга «Искусство стареть»
|
когда им налиты стаканы, что муза ихнего разврата ушла куда-то без возврата. Я хотя немало в жизни видел, в душу много раз ронялась искра, всё-таки на Бога я в обиде: время прокрутил Он очень быстро. Что старику надрывно снится, едва ночной сгустился мрак? На ветках мается жар-птица, шепча: ну где же ты, дурак? В тиши укромного жилища я жду конца пути земного, на книжных полках – духа пища и вдоволь куплено спиртного. Я под раскаты вселенского шума старость лелею свою; раньше в дожди я читал или думал, нынче я сплю или пью. От возраста поскольку нет лечения, то стоит посмотреть на преимущества: остыли все порочные влечения, включая умножение имущества. Уже я начал хуже слышать, а видеть хуже – стал давно, потом легко поедет крыша, и тихо кончится кино. Утопая в немом сострадании, я на старость когда-то смотрел, а что есть красота в увядании, я заметил, когда постарел. Годы меня знанием напичкали, я в себе глазами постаревшими вижу коробок, набитый спичками — только безнадёжно отсыревшими. Время жизни летит, как лавина, и – загадка, уму непомерная, что вторая её половина безобразно короче, чем первая. Начал я слышать с течением лет — жалко, что миг узнавания редок: это во мне произносит мой дед, это – отец, но возможно, что предок. Забавно мне, что старческие немощи в потёмках увядания глухих изрядно омерзительны и тем ещё, что тянут нас рассказывать о них. Дико мне порой сидеть в гостях, мы не обезумели, но вроде: наши разговоры о смертях будничны, как толки о погоде. Блаженна пора угасания: все мысли расплывчато благостны, и буйственной жизни касания скорее докучны, чем радостны. Едва пожил – уже старик, Создатель не простак, и в заоконном чик-чирик мне слышится тик-так. Текут по воздуху года, легко струясь под каждой крышей, и скоро мы войдём туда, откуда только Данте вышел. Друзья, вы не сразу меня хороните, хочу посмотреть – и не струшу, как бес – искуситель и ангел – хранитель придут арестовывать душу. Сегодня, выпив кофе поутру, я дивный ощутил в себе покой; забавно: я ведь знаю, что умру, а веры в это нету никакой. Нехитрым совпадением тревожа, мне люстра подмигнула сочинить, что жизнь моя – на лампочку похожа, и в ней перегорит однажды нить. Звезде далёкой шлю привет сквозь темноту вселенской стужи; придя сюда, ответный свет уже меня не обнаружит. Пили водку дед с бабулькой, ближе к ночи дед косел, но однажды он забулькал и уже не пил совсем. В этой жизни мелькнувшей земной — отживал я её на износ, было столько понюхано мной, что угрюмо понурился нос. Тих и ровен мой сумрак осенний, дух покоя любовью надышан, мелкий дрязг мировых потрясений в нашем доме почти что не слышен. Я пью, взахлёб гуляю и курю; здоровью непреклонный супостат, весь век самоубийство я творю, и скоро уже будет результат. Век мечтает о герое — чтоб кипел и лез на стену, буря мглою небо кроет, я – сдуваю с пива пену. Живу я – у края обочины, противлюсь любому вторжению, и все мои связи упрочены готовностью к их расторжению. Теперь я чистый обыватель: комфорта рьяный устроитель, домашних тапок обуватель и телевизора смотритель. Сам себе не являя загадки, от себя не стремлюсь я укрыться: если знаешь свои недостатки, с ними проще и легче мириться. Я в неге содержу себя и в холе, душа невозмутима, как лицо, а призраку высоких меланхолий я миску выставляю на крыльцо. Направляясь в мир иной с чинной непоспешностью, я плетусь туда хмельной и с помятой внешностью. Живу я пассивно и вяло, за что не сужу себя строго: я дал человечеству мало, однако и взял я не много. Да, был и бабник я, и пьяница, и враг любого воздержания, зато желающим останется дурной пример для подражания. Умрут со мной мечты мои немые; лишь там я утолю свои пылания, где даже параллельные прямые сойдутся, обезумев от желания. Я не улучшусь, и поздно пытаться, сыграна пьеса, течёт эпилог, раньше я портил себе репутацию, нынче я порчу себе некролог. Ещё совсем уже немножко, и на означившемся сроке земля покроет, как обложка, во мне оставшиеся строки. Ушли мечты, погасли грёзы, усохла роль в житейской драме, но как и прежде, рифма «розы» меня тревожит вечерами. Забавно мне: среди ровесников по ходу мыслей их таинственных — полно пугливых буревестников и туча кроликов воинственных. Живу не в тоске и рыдании, а даже почти хорошо, я кайфа ищу в увядании, но что-то пока не нашёл. В дому моих воспоминаний нигде – с подвала по чердак — нет ни терзаний, ни стенаний, так был безоблачен мудак. Сегодня старый сон меня тревожил, обидой отравив ночной уют: я умер, но довольно скоро ожил, а близкие меня не узнают. Шушера, шваль, шантрапа со шпаной — |