Онлайн книга «Ногти»
|
Не лучший монолог. Но, уходя, я был уверен в скором результате. Для чистоты эксперимента остался на ночь у Алены, то есть исчез. Когда вернулся домой к обеду, в дверях торчала записка, зазубренный бумажный ломтик из блокнота. «Любовь моя, — писала Фройляйн, — Любовь моя…» Я к ней пришел, мы постарались оба. Смущали принесенные не мной рыдающие розы, Фройляйн притащила в кровать кусочек торта, плоский и невкусный, чашку кофе. — Я мечтаю уехать с тобой куда-нибудь, — задумалась, — на море. — Ты не поверишь, я сейчас подумал об этом же, — песочный торт хрустел, как крымский берег — порода из песчаника с миндалем, — боюсь, что не получится. — Хоть на неделю, милый. Я представил мой птичий можжевеловый Судак, дорожку к морю через пансионат, вершины, шахматную крепость, моторки на айвазовских волнах, зонтики… И Фройляйн в шлепанцах и шортах, вареного креветочного цвета ноги, клубничный нос… Стоп! Никакого Крыма!.. А ночью палец в сперме. Я сказал: — Посмотрим. Мы условились. Вначале Фройляйн вместе с мамой и младшим братом отправится в Алушту. — Ты снимешь комнату, а я к тебе приеду, — находчиво сказала Фройляйн. Когда-то, восемь лет назад, я приложил Судак, как медную монету, на юношеский битый лоб. От любовной шишки не осталось и следа. Саднящая тоска перебродила в радостную память. Пока я спрашивал себя, придирчиво и долго, позволено ли Фройляйн попасть в мою таинственную здравницу, она уехала в Алушту. И были оговоренные сроки нашей встречи. А Крым дристал. Трещали, рушились и снова возводились карточные сортиры, дизентерия пряталась во всем: в арбузах, персиках, хурме и винограде. Ходили неопрятные татарки, бросая вызов санитарным нормам, по пляжу разносили инфекцию под видом чебуреков и плова, корзины с «похвалой» и «мастурбой». Ничто не изменилось: по-прежнему беззубым ртом пускало море слюни, и чайки голосили, как обманутые любовники. До приезда Фройляйн оставалось три дня. В Крыму воруют время, подсовывают вместо полных суток полную тарелку абрикосов — только с обеда приляжешь, сонный и неловкий, и солнце вместе с желтым абрикосом катится под койку. В придачу к сумкам Фройляйн привезла жестокое кишечное расстройство. — Рагу, — сказала гневно, — мама дала в дорогу, я на стоянке три раза платила за туалет. Я повел несчастную засранку домой. Фройляйн первым делом ворвалась в заветную фанерную кабинку. Я забросил все вещи в комнатку, блаженно улыбаясь — доехала. Минуту осмыслял, чему я радуюсь — солнечному ветру в занавесках или унавоженному счастью? Она вошла, обмякшая большая нежность, улеглась и прошептала, раздвигая ноги: — Как давно у меня не было мужчины! Юг — кузница воспоминаний. Там любовь рождала амулеты, прикасаясь ко всему, что видит. Напрасно прятались в камнях куриные божки — их подобрали, мелкие коряги пытались быть похожими на хворост, но в них безжалостно угадывали очертанья ящериц и змеек и уносили на память, даже песни, эстрадные суповые наборы из костей и хрящиков, наполнялись смыслом. Я не прощу Немецкой Проститутке совместный Крым, дорогу к Двум Монахам — глыбам, исполняющим желания, секретную долину Тавров, голоса, что заунывно звали всех отдыхающих отплыть за двадцать гривен на Тот Свет. Я не прощу. Мой лучший Крым засижен перелетной тварью, обращен в прах и экскременты. Потом был пыльный, душный Симферополь, с бессмыслицей которого сравнится разве такой же удаленный от моря всегда ночной Джанкой — в сущности, не город, а пятиминутная платформа, где продаются персики и дыни. На родине стояло предосеннее затишье, тополя понуро шли на панихиду по августу, и в этой траурной колонне я встретил Альбину. Мы могли сознательно друг друга не заметить, прикрывшись скорбью, но перед светлой памятью покойного подобная уловка казалась неоправданным кощунством. — Привет, Альбина, ты куда пропала?! — Это ты пропал. Мы остановились, робко обменялись скупыми новостями, сорвалось еле слышное «звони». Из черной ямы глянул вычеркнутый год, похеренная дружба. Вечером я набирал Альбинин новый номер. — Как хорошо и грустно, Альбина. Ты меня простила? — Я не обижалась. — Вы расписались? — Нет, в гражданском браке. — Он кто? — Мой бывший одноклассник… — Скажи, пожалуйста… — Я думала, ты с ней давно расстался. — Напротив, вместе ездили на море. — Тогда я ничего не понимаю. Моя подруга видела ее с Алешей на набережной в Алуште… Вот сердце полетело под откос. — Ты что-то путаешь, Альбина. Подруга, верно, говорила о прошлогоднем лете… — Это что, имеет для тебя такое значение? Взбешенный идиот в тайге ума с размаху хлопнул заячьим треухом оземь и прокричал в дупло столетней пихты: «Так я дойду до правды!» Фройляйн встретила убитыми словами: — Задержка, десятый день, — и поплелась уныло на диван. Я умиленно глянул в синие обои под потолком — нет, там не близорукий фраер, а Бог, который видит все. Я занял место у штурвала и уверенно повел беседу к кисельным берегам расплаты: — Ну, десятый день, а я при чем здесь? На горизонте показался черный флаг с мощами нерожденного младенца. Пират победно зарыдал в платок: — Не могу так больше, ты каждый раз уходишь, а в постели остается твой запах! Мне надоело играть. Брюхатый Флинт попятился. Его настигла первая пощечина. — Скотина! Мразь! — высвистывали пальцы. Я удивлялся, какие они длинные, их можно заплести в косу. — Мне известно, с кем ты была в Алуште! Сука! Проститутка! — Я не хотела! — извивалась Фройляйн. — Он приехал, говорил, что это наш последний шанс! Я даже перестал ее стегать: — Мерзавка! Блядь! Ты согласилась! Фройляйн припала к моей карающей руке: — Ударь еще! Сильнее! Как сладко терпеть боль от любимого! — Паскуда! Тварь! — Я примерялся, куда отвесить звонкие шлепки. — Ну что же ты, — постанывала Фройляйн, — ударь сюда, — она поспешно оголила зад, — ударь, не бойся! Я недоумевал, как она сумела нарядить меня в шутовскую кожу с заклепками, а в руки дать игрушечную плеть. Мы отвратительно и скоро совокупились. — Давай, давай, я твоя самка, — подвывала в подушку Фройляйн. Она была довольна. Роль из дешевой порноленты давалась ей без творческих усилий. Надо мною надругались, использовали в непотребной сцене. Я встал с дивана и в замешательстве сказал: |