Книга Я — посланник, страница 41 – Маркус Зузак

— Эд, я вот что хотел спросить. Думаю, ты заметил, мы с братом… ну, не в самых лучших отношениях.

Я не вижу смысла скрывать это:

— Да, Тони, заметил.

— Хочешь, расскажу, что случилось?

Я смотрю на него.

Честными-честными глазами.

И отрицательно качаю головой:

— Нет, не хочу. Не мое это дело.

Тони испускает вздох облегчения и прихлебывает из стакана. Слышно, как ледяная крошка хрустит у него на зубах. Похоже, сам того не зная, я правильно ответил на его вопрос.

В гостиную вбегает плачущий ребенок:

— Пап, а Райан меня…

— Так, хватит скулить! Вали отсюда! — гаркает Тони.

На лице у мальчишки отображается борьба мысли: плакать или не плакать, канючить или не канючить. Побеждает здравомыслие — личико разглаживается и парнишка быстро утирает слезы:

— Пап, это разве вкусно?

— Да.

Сначала я думаю, что мальчик таким образом спрашивает, можно ли разговаривать в подобном тоне, только вместо «хорошо» говорит «вкусно». Затем соображаю, что речь о лимонаде.

— А можно мне такое?

— А волшебное слово?

— Пожалуйста, пап!

— Именно! А теперь скажи все с самого начала как положено.

— Можно мне, пожалуйста, лимонаду?

— Можно, Джордж. А теперь вали на кухню и намешай себе там чего хочешь.

Глаза мальчишки вспыхивают благодарностью:

— Спасибо, пап!

— Черт, ну и дети пошли, — смеется ему вслед Тони. — Невоспитанные засранцы…

— Точно, — улыбаюсь я в ответ.

Теперь мы смеемся вместе, а потом Тони говорит:

— Знаешь, Эд, у меня такое ощущение, что завтра ты сможешь меня увидеть — конечно, если сильно приглядишься к толпе.

Внутри меня все поет от радости, но я этого не показываю.

Все складывается замечательно.

— Спасибо, Тони.

— Па-па-а-а! — орет с кухни Джордж. — Я все пролил!

— Блин, я так и знал! — Тони встает с дивана и качает головой: — Слушай, извини, не могу проводить. Пойду подтирать за этим засранцем.

— Да без проблем.

Я покидаю большой дом и большой телевизор со вздохом облегчения.

Мне все-таки удалось добиться своего.

В ночь на воскресенье я сплю как сурок и просыпаюсь ни свет ни заря. Помню, как читал замечательную, ни на что не похожую книгу — «Таблица всего сущего». Пытаюсь отыскать ее и понимаю: книжка провалилась в щель между кроватью и стенкой. Все еще пробуя нашарить ее на полу, вспоминаю — сегодня же праздник! Все на День Священника! Приходится оставить поиски и встать с постели.

Одри, Марв и Ричи приходят ровно в восемь, и мы отправляемся в церковь. Отец Томас уже на месте, он нервно ходит из угла в угол и бормочет. Видимо, репетирует проповедь.

Прибывает народ.

Друг Марва с бочонками пива и караоке.

Рабочие, устанавливающие надувные горки и батут.

Мы расставляем грили и поручаем Ричи с друзьями стеречь пиво, пока не закончится проповедь.

В начале десятого начинают подтягиваться прихожане, и я понимаю, что забыл про Миллу:

— Слушай, Марв. Поверить не могу, что делаю это. Не мог бы ты одолжить мне машину минут на десять?

— Что?! — По его тону понятно, просто так ключи я не получу. — Эд Кеннеди желает одолжить вечно обсираемый им рыдван?

У меня нет времени на дискуссии:

— Да, Марв, я был не прав. У тебя отличная тачка.

— И?

«Что „и“, черт тебя подери?» — думаю я.

Тут меня осеняет:

— Клянусь больше не говорить про нее гадости.

Марв расплывается в торжествующей улыбке и бросает мне ключи:

— Поосторожней с моим «фордом», понял?

Так, это уже слишком. Марв прекрасно знает, какого труда стоит мне сдерживаться. Но он смотрит и молчит, говнюк. Ждет, не скажу ли чего. Но я храню благоразумное молчание.

— Молодец, все правильно понимаешь, — ехидно говорит он, и я уезжаю.

Милла вся сгорает от нетерпения. Дверь открывается, она выходит, — я даже не успеваю подняться по ступенькам и постучать.

— Привет, Джимми, — улыбается она.

— Привет, Милла.

Я придерживаю дверь, она садится в машину, и мы едем в церковь. В разбитое окно залетает приятный ветерок.

Приезжаем мы без пяти десять, и что же я вижу? Церковь забита людьми под завязку. Даже моя мама пришла — вон, в зеленом платье. Она-то, конечно, здесь не из-за пива. Просто хочет быть в курсе последних событий.

Я с трудом нахожу свободное место и усаживаю Миллу на скамью.

— Джимми, а как же ты? — начинает беспокоиться она. — Где же ты сядешь?

— Не волнуйся, — успокаиваю я пожилую даму. — Где-нибудь да сяду.

Однако это не так-то просто сделать. В результате я присоединяюсь к тем, кому не хватило места, — мы стоим плотной толпой в конце зала.

Все ждут, когда выйдет отец О’Райли.

Часы бьют десять, и колокола заливаются звоном, призывая паству к молитве. Все, абсолютно все — дети, напудренные дамы с сумочками, пьяницы, подростки, прихожане-захожане, неделями не появляющиеся на службе, — благоговейно замолкают.

Отец Томас выходит.

Он выходит, и все ждут, что же он скажет.

Сначала он внимательно оглядывает толпу. А потом приветствует нас своей простецкой, доброй улыбкой и говорит:

— Ну что, здравствуйте всем!

И толпа взрывается криками — и аплодисментами. Все хлопают и радостно вопят, а отец Томас просто сияет — таким я его еще не видел. И это еще не все — оказалось, у священника есть пара тузов в рукаве!

Кстати, он пока еще ничего не сказал.

Даже молитву не произнес.

Он ждет, когда восстановится тишина, а потом вынимает из кармана сутаны губную гармонику. И начинает играть что-то проникновенное. Через некоторое время из зала к нему выходят трое — сущие бродяги по виду, но в костюмах. Один стучит, как в барабан, в мусорное ведро, другой играет на скрипке, а третий — на губной гармонике. Здоровой такой. Музыка разносится по церкви, проникает в каждый уголок. И всеми присутствующими — мной в том числе — завладевает странное чувство. Необычное. Не испытанное дотоле.

Звуки музыки стихают, и толпа снова взрывается аплодисментами. Отец Томас ждет, когда станет тихо.