Книга Плоть и кровь, страница 79 – Майкл Каннингем

— Джамаль, лапа, ты знаешь, что такое СПИД? — спросила Зои.

Джамаль уплетал сэндвич, держа его обеими руками, как ребенок, которому еще нет семи. Его следовало подстричь. Смахивавшие на штопоры завитки взлохмаченных черных волос спадали ему на лоб и на загривок. И Зои поймала себя на том, что вглядывается в ресницы сына.

И гадает: обрадуется ли он, получив на Рождество велосипед? И так ли уж безопасен этот подарок?

Джамаль кивнул.

— СПИД, — сказала Зои, — это такая болезнь, верно?

Он снова кивнул.

— Ее вызывает вирус. Он похож на крохотную букашку, слишком маленькую, чтобы ее разглядеть. Вирус забирается людям в кровь. И они заболевают.

— Угу.

— Ну вот. Он забрался и в мою кровь, так что я могу заболеть. И наверное, заболею.

— Когда?

— Не знаю. Это может случиться в любое время. И я решила, что должна тебя предупредить.

— А как ты его получила? — спросил он.

— Вот тут я не уверена.

Зои примолкла. Не останавливайся, сказала она себе. Просто поставь его в известность. Если ты соврешь, он будет помнить об этом всю жизнь.

— Скорее всего, от мужчины, — сказала она. — От какого, я не знаю, честно. Или от иглы.

— А не от моего отца? — спросил он.

— Нет.

Вообще-то в этом Зои уверена не была. Но и у того, что она могла рассказать Джамалю, также имелись свои пределы.

— Ты умрешь? — спросил он.

— Не знаю. Надеюсь, что нет. Но могу и умереть.

— А если ты умрешь, мне придется жить с отцом?

— Нет, — ответила она.

— Хорошо.

Зои погладила его по голове. Он откусил кусок сэндвича, пожевал, проглотил. В потолке глухо шумела труба.

— Если ты умрешь, я лучше с Кассандрой буду жить.

— Ты любишь Кассандру. Верно?

— У меня ведь нет вируса. Так?

— Нет. Я проверила несколько лет назад, ты этого, наверное, не помнишь. Доктор взял у тебя кровь, ты потом ревел полчаса. Но с тобой все в порядке.

— Можно, я к Эрнесто пойду?

— Ты ни о чем больше спросить у меня не хочешь?

— Нет.

— Уверен?

— Да.

— И тебе действительно хочется пойти к Эрнесто?

— Угу.

Он встал из-за стола, направился к двери.

— Джамаль? — произнесла она.

— Что?

— Будь поосторожнее.

— Ладно.

— И не играйте с Эрнесто в коридорах. Оставайтесь в его квартире.

— Ладно.

— Пару дней назад я видела, как у его дома околачивается, ну, в общем, не очень хороший мужчина. И думаю, вам с Эрнесто не стоит больше играть в коридорах. Ладно?

— Ладно.

— И не засиживайся у него надолго, ладно?

— Ладно.

— Ну хорошо. Пока.

Джамаль прошел в дверь, закрыл ее за собой. Потом Зои услышала, как он спускается по лестнице.

Вот таким был разговор, который она завела, чтобы сообщить сыну о своей болезни и возможной смерти. Чего она ждала — криков, обвинений? Рыданий в ее объятиях? Может быть, оно было бы и лучше. И все-таки Зои обиделась на сына за его невозмутимость, за вопросы о том, что будет с ним. Она ощущала облегчение, гнев и печаль, почти непереносимую. Не окажется ли такой и сама смерть — неловкой, обыденной? Может быть. Смерть, возможно, удивит ее своим сходством с любым другим событием. Ведь вовсе не обязательно должна она класть конец не выражаемым словами чувствам, заботе о своих интересах — да, собственно, и ощущению неловкости перед людьми. Сидя за кухонным столом, глядя на стеклянную банку с оранжерейными тюльпанами, на не доеденный сыном сэндвич, слушая, как погуживает в ее крови вирус, Зои понимала, что может умереть оплакиваемой только ею самой, окруженной людьми, которые будут держать ее за руку, гладить по лбу, но и в горе своем потаенно желать, чтобы она поскорее ушла и позволила им вернуться к их собственным жизням. И благодарность тоже будет испытывать она — не они.

Совсем не этого хотела Зои, не этой горечи, не глухого страха. Она хотела преображения. Блаженства.

Нет. Даже не этого. Она хотела по-прежнему покупать в магазинах продукты, слушать музыку, читать в постели газету. И была так погружена в эти насущные пустяки, так привязана к ним, что вдруг поняла: она не умрет. Не умрет. Слишком всецелым было ее присутствие здесь — на кухне, в собственном теле.

Зои подняла к носу запястье, принюхалась к своей коже. А потом протянула руку к недоеденному сэндвичу, взяла его. На сэндвиче остались отпечатки зубов сына. Она сидела за столом, держа сэндвич в руке.

— Ну, голубушка, — сказала ей по телефону Кассандра, — а чего ты от него ждала?

— Не знаю, — ответила Зои. — Честно, не знаю.

— Попытки понять, как он относится к твоей болезни, станут для него частью пожизненной работы. А ожидание, что он поймет это в первые же пять минут, оно, знаешь ли, свидетельствует о чересчур экстравагантном восприятии реальности.

— Ты-то как себя чувствуешь?

— Сносно, с учетом всех обстоятельств. Купила сегодня утром шесть пар непрозрачных черных колготок. Подкрашивать еще и ноги я не собираюсь, всему есть пределы.

— Про тебя я ему еще не сказала.

— Наверное, это разумно. Не стоит сразу вкатывать ему полную дозу.

— Но, если честно, я не понимаю, кто будет заботиться о нем, когда ни ты и ни я не сможем.

— Я предпринимаю попытки привлечь к этому делу твою мать.

— Не знаю, хочется ли мне, чтобы он жил с ней. Она приложит все силы, чтобы…

— Конечно, она матрона из пригорода, а он диковатый мальчишка, выращенный двумя наркоманками. Я понимаю. И все же подумай об этом, милочка. Ни у кого из наших друзей материнский инстинкт не развит.

— Им могли бы заняться Алиса с Луизой.

— Алиса могла бы, — согласилась Кассандра. — Луиза всего лишь согласилась бы на это, потому что так захотелось Алисе. Намерения у нее будут самые лучшие, но в течение трех недель она обратит жизнь мальчика в ад. Как только он оставит открытой банку с ореховой пастой, у нее немедля рука к плетке потянется.

— Может, ты и права. А Сэм?

— Я не хочу, чтобы Джамаль жил с алкоголиком. Точка.

— Он не алкоголик, — сказала Зои.

— Ну, по мне, если человек пьет две ночи из трех, он — готовый претендент на это звание.

— А близнецы?