Книга Tanger, страница 82 – Фарид Нагим

Когда нам нечего стало делать, то и говорить было не о чем. Я сидел и щурился на солнце. Странно было представлять, будто ее нет. Мы полезли с ней на чердак, может, поцелуемся там. Мы что-то исследовали, замирали над какой-нибудь чепухой, но поцеловаться не могли. Показалось, что она обо всем догадывается и тоже хочет, но не может решиться. Потом смотрели из оконца на парк Дома творчества, долго, но так и не поцеловались. Смотрели вперед, ничего не видя, чувствуя только свое присутствие.

— Что-то такое пионерское есть в том, как мы тут лазим, — сказал я.

— Что? А-а, да, — кивнула она, не выходя из своей напряженной серьезности.

Вдруг показалось, она совсем не хочет целоваться. Я напрягался, расслаблялся, водил глазами из стороны в сторону.

Ночью, у костра, прижался к ее плечу.

— Может, у нас что-то получится? — шевелил я немеющим языком, и мне хотелось, чтобы она меня не расслышала.

— Нужно быть уверенным в этом, — сказала она. — Не нужно говорить — может… Кенни, Кенни…

Такса бегала в темноте, как большой зверь, и каждый раз возвращалась, проверяя нас, глаза ее горели у костра.

— Скажи какой-нибудь тост, — попросил я.

— Если я скажу, то все испорчу.

— Я столько выпил вина в этом году, что у меня слюноотделение усилилось, — лениво говорил я.

Сквозь ветви чернел дом, и только на втором этаже глубоко, просторно и таинственно светили узкие окна нашей с Суходоловым комнаты.

Потом она легла на кровать, а я на полу.

— А ты веришь в любовь? — спросил я у нее.

Она молчала, и казалось, что она заснула.

— Да, наверное, но когда доживаешь до какого-то момента, то, кажется, что ее уже и нет, а что-то другое…

Она замолчала.

— Другие привязанности какие-то, но она есть, лучше, если б она была.

Кен ночью спал то у нее, то со мной.

Утром ходили за водой на источник. Стучал дятел, я увидел и показывал ей на него. Она долго не могла увидеть.

— Черемуха уже зацвела, к холодам, — сказала она.

— А знаешь, как в Крыму называют черемуху?

— Как.

— Акация. Белой акации гроздья душистые.

— Значит, это акация. Ты так много знаешь про Крым.

— Да-а, знакомый один рассказывал.

— Кто?

— Алексей Серафимыч, писатель, он сейчас в Ялте.

Звонил Гарнику с Ксенией. Сказали, что приедут. Радостно и смешно, как будто я соскучился и хотел общаться с ними, больше чем с Марусей.

— Хочешь, я покажу тебе, где живет Советский Союз?

И мы пошли с ней в старый «писательский» магазин. Купили курицу. На полке вино «Агдам» и «777».

— Давай купим «Агдам»! Это азербайджанский портвейн. Вот когда я слышу «Агдам», то сразу вспоминается Советский Союз, ночной парк, скамейка с вырезанными на ней словами, вкус этого вина и чего-то тайного, запретного.

Купили два «Агдама». Липкая бутылка.

— Хотя я в Советском Союзе не пил. Первый глоток вина сделал после перестройки. Ты чего смеешься?

— Нет ничего.

— Так, говори?

Она показала тонким пальцем внизу этикетки. Там было написано: «Произведено и разлито ООО „Галда“. Московская область, г. Долгопрудный».

— A-а, ясно.

— Тебе бы тоже пошло это имя.

— Какое?

— Агдам. Мужественное такое.

— Как Адам, да?

— Нет, Агдам, так лучше, мужественнее. А что означает твое имя?

— Анвар с арабского — лучистый свет.

Она кивнула и замолчала, значительно и романтично клоня голову набок.

Сидели на лужайке за домом. Пели птицы, совсем по-летнему гудел шмель, осыпались оболочки почек, новорожденным глянцем блестели листья, по-новому подчеркивая изгибы ветвей и разделяя лес на высокие ярусы. На ветру листья трепыхались младенчески безвольно и каждый по отдельности, некоторые задирались и тонко вспыхивали на солнце и тогда по всему лесу метались тени. Удивительно приятно было это вино, как будто «Агдам» — вино нашей встречи. Снова пошел звонить Гарнику. Теперь хотелось как-то нарушить эту нашу уединенность с ней, о которой я так мечтал. Я ждал приезда Гарника и Ксении, словно чего-то специального. Хотелось разрядить эту ситуацию между нами, мы стали ближе друг другу, и теперь хотелось независимости, как в метро. Казалось, что на фоне Гарника и Ксении я снова стану самим собой, отстранюсь от Маруси, и буду виден ей с другой стороны; с ними я смогу более равнодушно регулировать наши отношения с нею. Все будет как надо, вот только их дождемся. Я думал, что уже не застану их дома. Но трубку сняла Ксения.

— Вы чего?! Я думал, что вы уже едете! Я же вас жду!

— Анвар! Мы поссорились! — кричала Ксения в запале ссоры.

— Знаете кто вы?

— Кто?

— Вы — суки!

Она бросила трубку.

Я вернулся и выставил в окно магнитофон. Выпили еще. Потом залаял Кен… Глаша, она шла мимо штакетника, окликнул ее и позвал к нам.

— Это Глаша.

Она смотрела на Марусю с детским любопытством. Кен злобно лаял на нее. Я общался с ней насмешливо, с неким вызовом. Приятно было общаться с нею, чувствуя рядом присутствие Маруси. И ее настороженное поведение сменилось на хозяйственное и покровительное к Глаше, я заметил, что Марусе стало легче. Я очень приятно опьянел, появилась прослойка между мной и миром, и приятно было играть все пьяные манеры всех пьяных людей, радостно чувствовать, как забавно и сладко это получается.

— Девчонки, зимы не будет в нашей жизни! — пьяно махнул рукой и прицыкнул. — Пошлите танцевать.

Вдруг закрутилась посуда, бутылки, завертелся Кен, мазнула сладкая ветка по губам.

— Ох ты… ничего… чуть не упал… иди вперед… ха-ха…

Солнечная, испещренная, зияющая кухня. Я на полную громкость включил магнитофон. Двери распахнуты настежь, янтарный дым колыхался в окне. Косые солнечные полосы на газовой плите, блеск полировки, наши отражения на ней. И все такое мягкое, ускользающее, возбужденное, жаждущее. Я напился из чайника и придумал это: набрал в рот воды и, с хохотом расплескивая губы, обрызгал их.

Они закричали от неожиданной радости, искренне, как только выпившие девушки могут.

— Ну-у, Анвар, кердык-бабай тебе пришел! — смешно остервенела Маруся.

— Все-все! Простите отморозка, больше так не буду, — смеялся я.

Они замерли в притворно-агрессивной обиде. С ухмылкой вызова, я схватил чайник и по очереди выпрыскивал воду из носика на каждую из них, при этом слегка ударив Марусю по макушке. Быстро потер ее, как нежному, уязвимому другу.