Онлайн книга «Записки на кардиограммах»
|
И тут мы наконец-то поцеловались… За окном поет пурга о тебе, за окном лежат снега. Пустота, потолок и три стены. Мир опять в ожидании весны… Плеер был запрограммирован на повтор. Я не слышала ничего, а сейчас включилась опять. Веня сонно потянулся ко мне и, зарывшись в подушку, затих. — Ты спишь? Он не ответил. Спать не хотелось. В груди жгло и ворочалось, словно устраивалось поудобнее и никак не могло устроиться. Он уйдет! Я привернула громкость. На стеллажах выстроились картонные фотоальбомы. Я потянула один. * * * Мосты, каналы, аккуратные домики. Яркие краски цветочных рынков. Конопля в кадках. Обкуренный Северов с потусторонним взглядом. Он же, с гитарой, играет в дуэте с белокурым и тощим хиппи с губной гармошкой — оба изогнулись как луки, не замечая стоящих вокруг туристов… * * * Париж. Триумфальная арка. Художники с мольбертами. Большая белая церковь. Дядьки, продающие книжки на набережной. Парк. Северов и льноволосая девчонка: положив головы на плечи друг другу, спят в спальниках на газоне… Хиппи дует в гармонику, Веня слушает. Оба сидят на каком-то мосту, поодаль валяются рюкзаки, а позади них Нотр-Дам… Все трое под вывеской STALINGRAD [33] … Я обернулась. Он обвился вокруг подушки. Смуглый, прокаленный солнцем. Меня опять захлестнуло. Я хотела быть с ним. Всегда и везде… * * * Море. Лазурное, настоящее море. Причудливо изрезанные камни, палатка, загорелые голые тела. Летящие по ветру выгоревшие волосы. Котелок на огне. Увешанная фенечками, синеглазая русалка с индейской флейтой, Веня и его патлатый приятель, греющий на зажигалке какой-то камешек… Растущие из каналов дома, моторные лодки у подъездов, сохнущее над водою белье. Черные, лакированные гондолы. Венеция. Все та же компания плюс скуластая, голенастая, наголо бритая негритянка. Сидят вчетвером, на краю канала, обложенные едой и бутылками… И в Венеции он отметился. Я посмотрела на корешки: Швейцария, Югославия, Греция; Норвегия, Мальта, Сардиния; Хибины, Тянь-Шань, Монголия… Когда ж ты успел, Веня, тебе ж тридцатника даже нет?! Мы лежали в обнимку, на коже еще блестел пот. — Когда ж ты все успеваешь, Вень? — В смысле? — Да, я альбомы твои посмотрела. Ничего? — А-а. Не знаю, успеваю как-то. То больняк возьму, то график раздвину. На лето вообще увольняюсь. — А деньги? Это ж надо что-то есть, где-то спать, как-то перемещаться. Он ухмыльнулся. — Чего ты? — Одни и те же вопросы: что вы ели, где вы спали и сколько стоит? — Так интересно же. Из всех моих знакомых ты один, кто путешествует. Остальные если и едут, то в Турцию и Египет по путевке. Ты в Египте был? — Был. — А в Европу сколько раз ездил? — Много. — Здорово. А с кем? — Когда как. Последний раз, в Амстердаме, с чехом одним стусовался. Потом полячку в Париже встретили, втроем покатили. — А негритянку? В Венеции? — В Вероне. Лали, с Мартиники. — Это где? — Вест-Индия, Карибское море. — Блин, офигеть! А у нас все по дачам или бухают весь отпуск. И всех разговоров — бабло да работа. Ты весной тоже уволишься? — Иншалла. — Это что значит? — Восточная мудрость. Если будет на то воля Аллаха… * * * Мы провели вместе сутки. Под Марли, Джонни Митчелл и какого-то греческого электронщика. Прежняя тоска улеглась, отступила, и остались только нежность и простота. И ощущение безопасности, сознание того, что я дома… — Двадцать седьмая, поехали. Алехина, Черемушкин… 9.02 — и все, до единого, с вызовами. — Арбайтен, швайне! Че сегодня как та рыжая из-под лестницы — так и вьется вокруг, так и вьется. Не можется ему, распирает от любопытства. — Ну, что там, Лар? — Там — где? Наткнулся, понял, ушел на крыло: — В смысле — на что едем? — Абсцесс [34] повезем, ягодичный. Из Мечникова на Перовскую [35] . Дорогой трепались. — Я чего-то не догоняю: в Мечке гнойных хирургов не стало? — Они, по-моему, вообще в упадке. Джексон там в терапии лежал, приходит, рассказывает, вечером на укол, а ему: подождите, вас вызовут. Час не зовут, второй… Лег спать. Среди ночи чует: откидывают одеяло, стаскивают штаны и иглой в задницу раз! И не протыкают. Еще раз — хоп! И та же фигня. Изо всей дуры-силы: н-н-на!!! Чуть к матрасу не пригвоздили. Ампициллин болюсом [36] — бли-и-и-н! баян в миску — дзынь! Джексону строго: спите! и лошадью по коридору: цок-цок-цок. Акустика — как под аркой Главного штаба. Половина второго, сна ни в одном глазу, нога отнялась — все путем, лечимся дальше! Рассмеялись. Феликс набрал воздуха. — Как новый доктор, Ларис? Говорят, вы ближе сошлись. Ах ты ж любознательный наш! — Кто говорит? — Ремнев говорит. Видел, как вы под руку шли. Сам не свой приехал, подробно описывал. Ремнев. Тонконогий, пузатый жмот с глазами навыкате. Все-то он видит, все знает. Молодой парень, а хуже бабы. Ладонь мягкая, влажная, сам рыхлый, бледный, с животом как у Карлсона. Любитель порнухи и жуткий завистник: подфартит кому — места себе не находит. Листки выдают расчетные — все переворошит, все пересмотрит, даже во врачебные нос сунет и ходит, переживает. — …вас уже, считай, рисом обсыпали. Жаль, только сейчас узнала — всю кровь бы ему, гаду, сменила. — Слышь, Че, а тебе-то какое дело? И он — совершенно серьезно — ответил: — Северов для меня — инопланетянин. И-Ти. Ты с ним вошла в контакт, а я нет, вот и интересуюсь. Странный он все-таки — Феликс. За тридцатник, а все еще как подросток. Зажатый, закомплексованный, пургу несет вечно. Женщины у него нет, раз от разу перебивается. Ко всем на станции подкатился — девчонки хихикают: спермотоксикоз у Черемушкина! — а сам до конца дело редко доводит, духу не хватает, подталкивать надо. Книжный мальчик, короче. Вечно читает, а в жизни лопух лопухом. Сколько раз мы с ним мимо денег пролетали… ну, не сечет момент совершенно. А заработаем — тут же книжек накупит, ни рубля не оставит, вечно потом полтинники занимает. |