Онлайн книга «Записки на кардиограммах»
|
— Погромче сделать? — Давай. Я повернул колесико на системе. Закапало чаще. — Дышит? — Дышит. — Череп проверь. Она осторожно, двумя руками, посдавливала ему голову. — Нормально вроде. — В ушах крови нет? — Нет. Отъехала дверь, влез объектив. Долетел обрывок фразы: — …находясь в нетрезвом состоянии… Алехина, не оборачиваясь, задвинула дверь обратно. Заблокировала собачкой. Но репортер попался настырный: обошел сзади, открыл и снова засунул к нам свои линзы вместе с мохнатым, как собачья шапка, микрофоном. — …состояние расценивается как тяжелое. Поэтому… — Пошел на X…! — Леха с грохотом захлопнула створку. Немного помолчала и спросила: — Че, кого это я послала? Я глянул в окно. — ТНТ, если не ошибаюсь. О, едут! Подрулили штурмы и линейная с Семерки. — Что тут? — Череп, открытая голень, давление девяносто. Промедол, двести полиглюкина, транспортная иммобилизация. Штурмовик оценил ситуацию: — Перегружать не будем, везем на вашей. — У нас пациент на борту. Остановка в пути — угрозу везли, на Балканскую. — Перекидывайте на Семерку. — Только с Центром поговорите, лады? Тот сунулся за рацией, перетер пару минут. Обернулся к своим: — Пересаживаемся. У вас «Пневмокомп» [40] на ходу? — Это уже нам. — Не. Это так, декорация. Амбушка есть, если что. — Да у нас и своя есть. Ладно, погнали… А смена уже аж истомилась в ожидании. — Ну, рассказывай. — Что тебе рассказать? — Как там у вас было? — С кем? — Да ладно, можешь не прикидываться, все только и говорят… Алехина нехорошо улыбнулась: — Кто говорит? — Все говорят. — А тебе кто сказал? — Ой, я не помню уже… Вот так всегда — как только речь заходит о первоисточнике, все сразу теряют память. — И что ты хочешь от меня услышать? — Ну, не знаю… — А чего тогда спрашиваешь? — Интересно. — Интересно? — Леха оглядела остальных. — Кому еще интересно? Ей не ответили. — Ну, чё засохли-то? С утра ж слюной истекаете — ходите, трусы мои нюхаете. Глаза на еду, жевательная мускулатура задействована до последнего волокна. — Вот так-то лучше. — Лариска презрительно глянула на тарелки. — Пельменщики… Ах, пельмени-пельмени, вечная скоропомощная еда. В любое время, на любой станции морозилка забита надорванными упаковками. Раньше все остатки ссыпали в один пакет, объявляя коммунизм на получившееся ассорти, — любой мог прийти и отсыпать себе звонких, твердокаменных от мороза комочков, — а в дни, когда коммунизм отменяли, было принято оставлять записки: «14.09. Доела «Боярские». Верну с аванса. Жужа». Шло время, приходили новые люди, как-то незаметно традиция отмерла, и скандалы из-за ложки «Провансаля» давно не в диковинку… * * * Покурили после обеда и сели спать. Леха влезла в кресло с ногами — раз, и в отключке. — Феликс Аркадьевич! Принцесска. — Ммм. — У нас работа без права сна. Блин! — А мы и не спим, Виолетта Викентьевна. Да, Ларис? — М-му-гу. — Я вижу, как вы не спите. — Нет, серьезно, Виолетта Викентьевна. Мы медитируем — Медитировать, Феликс Аркадьевич, надо в нерабочее время. Лариса Евгеньевна! Я к вам обращаюсь. Мало того, что опоздали сегодня… Лариска влезла в тапочки и, ни слова не говоря, отдалила в коридор. К водилам пошла. К ним заведующая почти не заглядывает, потому там и курить можно. До того их Принцесска достала, пепельницы выкидывая, что приволокли они бетонную урну и к полу приклеили. Молекулярным клеем. Выдавили большой тюбик и поставили сверху; она через минуту приклеилась насмерть, и отрывать ее теперь — все равно что перепланировку делать. Так что закуривай, не стесняйся! А еще она точно туда не заглянет, потому что нынче Котька Патрикеев работает. Он ее всякими вопросами двусмысленными донимать любит, а накануне Дня медика, когда отработавшая смена в полном составе нарезалась у водителей, Котька бегал за Принцесской по станции, совал ей фужер и, норовя прихватить за упругое, кричал: «Пей, а то заложишь!» Только и там Лехе не удалось — дернули всех: кого на пожар, кого на кровотечение, а нас, как всегда, на пьяную травму. Федя-травматолог был нынче явно не в духе. — Да етит твою… у вас что тут, прикормлено? Достали, ё! Целый день «скорая» под окнами. Лодыжка? — Наружная. Было б две — свезли б в Александровскую, а так — сам понимаешь… — Ё! Оттащите на рентген, а то у меня никого сейчас. Рентген здесь на четвертом. Травма на третьем, рентген на четвертом. Очень удобно. — Не, Федь, извини — грань физического истощения. — Сволочи. Федя бесхребетен, как ланцетник, подчиненные его в грош не ставят — уйдут курить, и с концами, — так что отказ ему только на пользу: авось психанет как-нибудь да и прижмет их. — Уж какие есть, Федя. — Катитесь отсюда, чтоб я вас больше не видел. — А печать? А подпись? А отзвониться? — А по…ться вам не завернуть? Федя, бурча под нос, чирикнул в карте вызова подпись и пришлепнул сверху печатью. — Свободны. Леха оторвалась от телефона. — Сейчас мы тебе, Федор, — злорадно пообещала она, — нового пациента привезем, так что не расслабляйся. Мы через полчаса будем, можешь пока чаек заварить. — Знаете, когда столько лет врачуешь травмы, возникает неодолимое желание кому-нибудь их нанести. — Где-то я это уже слышал. Это угроза? — Ну что ты! — Федя любовно пощелкал щипцами для снятия гипса. — Констатация факта. Инструмент у травматологов и вправду впечатляющий; киношники, например, от него просто кончают. Разложат на подносе в пыточной, приведут героя и: открой тайну, несчастный, открой тайну!!! |