Онлайн книга «Сказка о глупом Галилее»
|
Разожмитеся да уста сахарные! Обернись-кося да наша матушка Тут перелетною да соколицею, Ты слетай-кося да на сине море. На сине море да Хвалынское, Ты обмойка-ка, родна матушка, С белого лица ржавщину, Прилети-ка ты, наша матушка, На свой ет да на высок терем, Все под кутеси да под окошечко, Ты послушай-ка, родимая матушка, Горе горьких наших песенок. И снова зарыдала толпа. Афанасьич первым бросил в могилу горсть земли. За ним прошли остальные по нескольку раз, пока не вырос над могилой небольшой холм. Утром ходил по деревне горбатый мужик, собирал народ: – Эй, народ, выходи, никто дома не сиди, будем пить и гулять, Владычицу вызнавать! Эй, народ, выходи… На деревне заканчивались последние приготовления к торжеству. Топились бани, шипели в утюгах угли, из сундуков вынимались самые лучшие сарафаны и ленты. Распаренные, красные, взволнованные девки и не меньше их взволнованные матери носились по дворам, суетились – событие предстояло серьезное. Вот Анчутка только что после бани придирчиво осматривает свой наряд, одеваясь с помощью матери. Вот на другом дворе какая-то девка застыла над бочкой с водой, пытается разглядеть свое отражение, поправляет прическу. Некрасивое, нескладное существо стоит посреди избы, напялив на себя все, что можно. Ее мать сидит на лавке и не скрывает своего полного восхищения: – Уж какая красавица, какая красавица! – радуется она. – А уж зубы, ну чистый жемчуг! «Красавица» самодовольно улыбается. Тем временем на опушке леса в ожидании предстоящего торжества собирались жители деревни: мужики, бабы, дети. Два здоровых парня притащили большой неструганый стол и опрокинутую на него лавку. Подошли Афанасьич с Матреной, нянькой Владычицы. – А сама Владычица перед смертью ничего не говорила, не намекала? – допытывался старик у Матрены, следя за парнями, устанавливавшими стол на траве. Матрена ответила, подумав: – Да говорила еще по осени про Таньку Николину, так она ж замуж за Степку вышла. Афанасьич хмыкнул: – Да она хоть бы и не вышла, куда ей, тупая! Ну ладно, поглядим. – Он отошел от Матрены. – Здорово, старички! – сказал, подойдя к группе седобородых дедов, стоявших особняком. – Здорово, Афанасьич! – хором ответили старички. Афанасьич обошел всех, каждому пожал руку. А Манька еще сидела в своей избе, на лавочке у окошка, и смотрела на улицу. Мать стояла возле нее, уговаривала: – Слышь, доченька, собирайся, пойдем. – Не пойду, – уперлась Манька. – Доченька, да как же так? – в нетерпении всплеснула руками Авдотья. – Народ-то уж давно собрался, а нас все нету. – А нам там неча делать. Я ж тебе говорю, нету во мне ничьей души, окромя моей собственной. – Да откуда ж ты знаешь? – сердилась мать. – Откуда тебе это ведомо? Это старики еще вызнавать будут, у Духа Святого выспрашивать. – А чего там выспрашивать? Неужто я в себе другую душу-то не почуяла б? А то все как было, так есть, как хотела я с Гринькой жить, так и сейчас хочу. – Ах ты, охальница! – закричала мать. – Да как ты можешь таки-то слова говорить. Вот услышит тебя Дух, покарает. – Не покарает, – уверенно сказала Манька. – Он ведь знает, что в душе моей нет ничего, окромя только Гриньки. – Вот я сейчас отца позову, он из тебя вожжой всю дурь твою вышибет. Мать вышла на крыльцо и увидела мужа, который лежал на сене возле крыльца, бормотал что-то бессвязное. Мать посмотрела на него осуждающе, покачала головой: – Эх, охламон, надрызгался! – Иди гуляй, – сказал муж, не оборачиваясь. – Я вот тебе погуляю. А ну, вставай! – Она сбежала с крыльца и ткнула его носком лаптя. – Ну чего? – Чего-чего! Пьянь несчастная. Владычицу вызнавать надо идти, а дочь твоя упирается. – Ну и что? – беспечно спросил он, все еще надеясь, что его оставят в покое. – Я тебе покажу – что! А ну подымайся! – Она опять ткнула его лаптем, но уже изо всей силы. – Ты что, Авдотьюшка? – Он быстро вскочил на ноги. – Сказала б по-людски: так, мол, и так, дело есть, вставай, а ты сразу бьешься… – Иди-иди, – она подтолкнула его кулаком в спину. Манька сидела на прежнем месте, глядела в окошко, не обращая никакого внимания на вошедшего в избу отца. Отец растерянно посмотрел на Авдотью. – Ну, чего делать? – спросил он. – Прикажи дочери, пущай собирается. – Дочка, собирайся, – послушно сказал отец. Дочь пропустила эти слова мимо ушей. – Ну что ж ты за отец? – сказала Авдотья презрительно. – Ты говоришь, а она тебя и слухать не хочет. Да ты сними вон вожжу и поучи, как следовает быть в таком разе. Бери, говорят тебе, – она схватила вожжу и хлестнула отца по заду так, что он подскочил от боли. – Что же ты дерешься-то? Больно ведь! – закричал отец. Он взял вожжу и, подойдя к дочери, сказал ласково: – Поди, дочка, добром, не то ведь она меня совсем зашибет. Манька промолчала. Мать подошла и повалила ее на лавку, сама села ей на ноги. Отец все еще растерянно топтался перед распластанной на лавке дочерью. – Доченька, – сказал он, – ты же видишь, я не хочу, а она меня заставляет. – Заставляет, так бей! – закричала Манька. – Хоть убей совсем, все одно никуда не пойду. Отец еще потоптался и нехотя взмахнул вожжой. – Да куда ж ты бьешь, глупая голова? – сказала мать. – Платье попортишь, а оно у нее одно. Она задрала дочери подол и сказала удовлетворенно: – Теперь бей, да покрепче, пока самому не попало. Отец бил Маньку долго. Она лежала молча, сцепив зубы от боли, и только вздрагивала. Потом не выдержала. – Хватит драться, – сказала она. – Пойду. Ищите во мне душу святую, может, чего и найдете. Отец сложил вожжи. Мать встала с лавки. – Так бы и давно, – сказала она. Манька сползла с лавки, поправила платье. Морщась от боли, схватилась рукой за побитое место. – Обормоты проклятые! – простонала. – Дочь родную до смерти засечь готовы. Вышли втроем во двор. Мать с дочерью пошли к калитке, а отец остался возле крыльца. – А ты не пойдешь, что ли? – обернулась Авдотья. – Приду опосля, – сказал отец. – По хозяйству еще надо заняться. |