Онлайн книга «Ледяная трилогия»
|
Просторная, спокойного салатового тона столовая вмещала всех заключенных бункера. Здесь пахло вареными овощами и играла все та же легкая симфоническая музыка. Мужчины и женщины, выходящие из душевых, становились в общую очередь к раздаточной стойке. Ольга поискала Бьорна в толпе, но не нашла: наверно, он еще мылся. Зато сразу заметила русских, оживленно переговаривающихся в очереди. Она подошла к ним. – А вот и стахановка! – засмеялся высокий Сергей с белозубой улыбкой и копной темно-желтых волос. – Что такое стахановка? – спросила Ольга. – Это работница, которая круто план перевыполняет, – пояснил полноватый Леша с пухлым детским лицом и неистово синими глазами. – Забыла русский в своей Америке? – усмехался невзрачный худощавый Борис. – Проходи, становись вперед. – Я не все слова помню. – Ольга встала в очередь впереди них. – Ну и правильно… – сумрачно почесал небритую щеку неулыбчивый Игорь. – В русском столько разной хуйни… – Ты, лошина, только Россию мне не оскорбляй! – грозно-шутливо толкнул его кулаком в живот приземистый огненно-рыжий Петр. – Завалю, бля, сто пудов! – Отвали, Азазелло… – ответно пихнул его Игорь. – Господа, не ссорьтесь. Мы на вражеской территории! – притворно-официальным голосом прорычал Сергей, и они устало рассмеялись. Ольга с улыбкой поглядывала на них. Эти русские здесь, в бункере, напомнили ей о детстве на окраине Москвы. Вместе с их словами и шутками всплывал мир первой памяти: серые панельные дома, грязные сугробы у подъездов, детский сад с пальмой в кадке и песнями о Чебурашке и Ленине, торопливая полуистеричная мать, упрямый, дико талантливый и очень громкий отец, больной дедушка, пианино «Красный октябрь», ангина и елка на Новый год, соседский кот Баюн, первый класс советской школы, второй, третий, игра в резиночку на переменах. И – эмиграция. Потом уже начиналась просто – память. Первой же памятью здесь, в бункере, Ольга почему-то дорожила больше. С ней, далекой и сумрачной, с этими сугробами, котами и ангинами было приятней и теплее засыпать. Очередь подошла. Двое китайцев в белых халатах поставили перед Ольгой поднос со стандартным набором еды: овощной суп, вареное яйцо с майонезом, рис, салат из капусты, два кусочка холодной рыбы в томатном соусе, желе со взбитыми сливками, стакан апельсинового сока. Взяв поднос, Ольга подошла к третьему китайцу, стоящему между двумя большими противнями с горячим. В левом была рыба, в правом куриные окорочка. Ольга выбрала рыбу и с подносом в руках пошла к русскому столу. За ним уже сидели трое. Но тут ее окликнули с американского стола. Высокий златокудрый парень, чем-то похожий на Бьорна, привстал и делал ей зазывающие знаки рукой. Но с русского стола ей тоже активно замахали. Ольга остановилась в нерешительности, не зная, что предпочесть – забытый, смутно узнаваемый, но трогательный русский мир или близкий, понятный и надежный американский. – Мисс, не соблаговолите ли вы разделить со мной сию скромную трапезу? – раздался рядом старческий голос со странным акцентом. Ольга опустила глаза и увидела старика, в одиночестве сидящего за столом. Все столы здесь были двухместные, большинство их сдвигалось вместе, образуя национальные компании. Одиночек практически не оставалось. Этого старика она раньше не замечала. – Поверьте, я не смею настаивать. Если у вас есть другие предпочтения, смело следуйте им. Но я был бы чрезвычайно тронут даже вашим кратковременным присутствием за этим убогим столом. Он говорил на идеальном и ужасно старомодном английском. Но акцент свидетельствовал, что старик не был англичанином. Ольга поставила поднос на его стол и села напротив. – Прекрасно. Благодарю вас. – Дрожащей рукой старик поднес к своим узким бесцветным губам салфетку, вытер их, привстал. – Позвольте представиться – Эрнст Вольф. – Ольга Дробот. – Она протянула ему руку над едой. Старик коснулся губами ее руки. Плешивая голова его подрагивала. – Изменила нам с немчурой! – язвительно засмеялись за русским столом. – Вы немец? – спросила Ольга. – Да. – Почему вы не сидите за немецким столом? Ваших здесь так много… – Две причины, любезная мисс Дробот. Во-первых, за пятьдесят восемь лет заключения я понял, что одиночество – это дар свыше. Во-вторых, с моими нынешними соотечественниками мне просто не о чем говорить. Общих тем нет. – Думаете, со мной они появятся? – Ольга преломила булочку. – Вы мне напомнили одну женщину. Очень дорогую мне. Давным-давно. – И только поэтому вы… – Ольга стала накалывать вилкой кусочек рыбы, но вдруг осознала, что́ он сказал ей. – Как?! Пятьдесят восемь лет? Вы здесь пятьдесят восемь лет? – Ну, не здесь, – улыбнулся он, обнажая старые вставные челюсти. – А вообще у них. У братьев Света. Вилка выскользнула из руки Ольги: – Пятьдесят восемь?! – Пятьдесят восемь, любезная мисс Дробот. Она смотрела на него. Лицо старика было спокойным и отрешенным. Бледно-голубые глаза смотрели внимательно. Белки вокруг них были с сильной желтизной. Судя по правильным чертам его морщинистого, нездорово желтого, покрытого частыми пигментными пятнами лица, в молодости он был красивым человеком. – Когда же это случилось? – В 1946 году, 21 октября. На вилле моего отца Себастиана Вольфа. – Они вас простучали? – Да. И убедились, что я ein taube Nuss. Пустой орех. – И что потом? – А потом я благополучно стал рабом Братства. Хотя, собственно, был им и до простукивания. – Они вас использовали еще раньше? Каким образом? – Самым непосредственным. Детей вообще очень легко использовать, досточтимая мисс Дробот. – Не понимаю. – Мой отец, Себастиан Вольф, был одним из видных членов Братства. А мы жили с ним. В один прекрасный день он решил простучать меня. И мою сестру. Она погибла, а я выжил. До этого он использовал нас как необходимые декорации. И маму тоже. Но она погибла раньше… – А… сколько вам было, когда вас простучали? – Семнадцать лет. Ольга посмотрела на вилку с наколотым кусочком рыбы, взяла ее, поднесла ко рту. И снова бросила на поднос. – Не хочется есть. – Старик понимающе закивал желтой головой. – Мне тоже. Здесь перед отбоем у всех плохой аппетит. Зато утром все голодны как звери! Причина вполне объективная! Он рассмеялся. В его смехе было что-то по-детски беспомощное. «Одиночество – дар свыше…» – вспомнила Ольга. – Что было с вашим отцом? – спросила она, разглядывая дрожащие руки старика. |