Онлайн книга «Заплыв»
|
Возле торчащего из пожухлой травы листа жести они остановились, не сговариваясь, откинули полы и стали расстегивать ширинки. — Эй, Иван Сусанин! — крикнул Мокин в грязную спину Тищенко. — Притормози. Председатель остановился. — Подходи, третьим будешь. Я угощаю. — Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной струёй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина — потоньше и побесцветней — ударила под загнувшийся край листа, в чёрную, гневно забормотавшую воду. Тищенко робко подошёл ближе. — Что, брезгуешь компанией? — Мокин тщетно старался смыть присохший к жести клочок газеты. — Тк не хочу я, просто не хочу… — Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было — захотел. Правда, Михалыч? — Захотел бы, конечно. Он такой. — Так что вы, тк… — Да скажи прямо — захотел бы! — Тк нет ведь… — Захотел бы! Ой, захотееел! — Мокин долго отряхивался, раскорячив ноги. Застегнувшись, он вытер руку о галифе и продекламировал: — На севере диком. Стоит одиноко. Сосна. Кедрин, запахивая пальто, серьёзно добавил: — Со сна. Мокин заржал. Тищенко съёжился, непонимающе переступил. Кедрин поправил кепку, пристально посмотрел на него: — Не дошло? Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами. — Так до него, Михалыч, как до жирафы. — Мокин обхватил Кедрина за плечо, дружески качнул. — Не понимает он, как мы каламбурим. — Как мы калом бурим, — улыбнувшись, добавил секретарь. Мокин снова заржал, прошлёпал по воде к Тищенко и подтолкнул его: — Давай, топай дальше, Сусанин. Ферма стояла на небольшом пустыре, обросшем по краям чахлыми кустами. Пустырь, вытоптанный, грязный, с двумя покосившимися телеграфными столбами, был огорожен грубо сколоченными жердями. Тищенко первый подошёл к изгороди, налёг грудью и кряхтя перелез. Мокин с Кедриным остановились: — Ты что, всегда так лазишь? — Тк, товарищ Кедрин, калиток-то не напасешься — сломают. А жердь — она надёжнее. Тищенко поплевал на руки и принялся тереть ими запачканный ватник. — Значит, нам прикажешь за тобой? — Тк конешно, а как же. Секретарь покачал головой, что-то соображая, потом схватился за прясло и порывисто перемахнул его. Мокин передал ему ящик и неуклюже перевалился следом. Тищенко поплёлся к ферме. Длинная и приземистая, она была сложена из белого осыпающегося кирпича и покрыта потемневшим шифером. По бокам её тянулись маленькие квадратные окошки. На деревянных воротах фермы висел похожий на гирю замок. Тищенко подошёл к воротам, порывшись в карманах, вытащил ключ с продетой в кольцо бечёвкой, отомкнул замок и потянул за железную скобу, вогнанную в побуревшие доски вместо дверной ручки. Ворота заскрипели и распахнулись. Из тёмного проема хлынул тяжёлый смрад разложившейся плоти. Кедрин поморщился и отшатнулся. Мокин сплюнул: — Ты что ж, не вывез дохлятину? — Тк да, не вывез, — потупившись, пробормотал Тищенко. — Не успели. Да и машин не было. Мокин посмотрел на Кедрина и шлёпнул свободной рукой по бедру: — Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить? — С ним не говорить. С ним воевать нужно. — Поигрывая желваками, Кедрин угрюмо всматривался в темноту. Мокин повернулся к председателю: — Ты что, чёрт лысый, не смог их в овраг, сволочь, да закопать? — Тк ведь по инструкции-то… — Да какая тебе инструкция нужна?! Вредитель, сволочь! Мокин размахнулся, но секретарь вовремя перехватил его руку: — Погоди, Петь. Погоди. И, пересиливая вонь, шагнул в распахнутые ворота — на грязный бетонный пол фермы. Внутри было темно и сыро. Узкий коридор, начинавшийся у самого входа, тянулся через всю ферму, постепенно теряясь в темноте. По обеим сторонам коридора лепились частые клети, обитые досками, фанерой, картоном и жестью. Дверцы клетей были лихо пронумерованы синей краской. Сверху нависали многочисленные перекрытия, подпорки и балки, сквозь сумрачные переплетения которых различались полоски серого шифера. Бетонный пол был облеплен грязными опилками, соломой, землей и растоптанным кормом. Раскисший, мокрый корм лежал и в жестяных желобках, тянущихся через весь коридор вдоль клетей. Кедрин подошёл к желобу и брезгливо заглянул в него. В зеленоватой, подёрнутой плесенью жиже плавали картофельные очистки, силос и разбухшее зерно. Сзади осторожно подошёл Мокин, заглянул через плечо секретаря: — Эт что, он этим их кормит? Кедрин что-то буркнул, не поворачиваясь, крикнул Тищенко: — Иди сюда! Еле передвигая ноги, председатель прошаркал к нему. Секретарь в упор посмотрел на него: — Почему у тебя корм в таком состоянии? — Тк ведь и не… — Что — не? — Не нужон он больше-то, корм… — Как это — не нужон? — Тк кормить-то некого… Кедрин прищурился, словно вспоминая что-то, потом вдруг побледнел, удивлённо подняв брови: — Постой, постой… Значит, у тебя… Как?! Что — все?! До одного?! Председатель съёжился, опустил голову: — Все, товарищ Кедрин. Секретарь оторопело шагнул к крайней клети. На её дверце красовался корявый, в двух местах потекший номер: 98. Кедрин непонимающе посмотрел на него и обернулся к Тищенко: — Что — все девяносто восемь? Девяносто восемь голов?! Председатель стоял перед ним, втянув голову в плечи и согнувшись так сильно, словно собирался ткнуться потной лысиной в грязный пол. — Я тебя спрашиваю, сука! — закричал Кедрин. — Все девяносто восемь?! Да?! Тищенко выдохнул в складки ватника: — Все… Мокин схватил его за шиворот и тряхнул так, что у председателя лязгнули зубы: — Да что ты мямлишь, гадёныш, говори ясней! Отчего подохли? Когда? Как? Тищенко вцепился рукой в собственный ворот и забормотал: — Тк от ящура, все от ящура, мне ветеринар говорил, ящур всех и выкосил, а моей вины-то нет, граждане, товарищи дорогие. — Его голос задрожал, срываясь в плачущий фальцет. — Я ж ни при чём здесь, я ж всё делал, и корма хорошие, и условия, и ухаживал, и сам на ферму с утра пораньше, за каждым следил, каждого наперечёт знаю, а это… ящур, ящур, не виноват я, не виноват и не… |