Онлайн книга «Заплыв»
|
Секретарь осторожно вошёл, присел на корточки и всмотрелся в него. Судя по длинным ногам, мускулистым рукам и широкой груди, он был, вероятно, высоким и сильным человеком. В его лице было что-то заячье — то ли от жидкой, кишащей мухами бороды, то ли от приплюснутого носа. Высокий с залысинами лоб был бел. Глаза, глубоко сидящие в сине-зелёных глазницах, смотрели неподвижно и внимательно. Кисть левой руки мертвеца была перебинтована тряпкой. Тищенко просунул голову в дверь и забормотал: — А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий… Петрович. Петрович. Сын вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката. Стоящий за ним Мокин хмыкнул: — Во падла какая! Кедрин вздохнул и, запрокинув голову, стал разглядывать низкий щербатый потолок: — Родственники есть? — Нет. — Небось за троих работал? — Этот? — Тищенко оживился. — Тк что вы, товарищ Кедрин. Болявый был. Чуть што сожрал не то — запоносит и неделю пластом. Да руку ещё прищемил. Это он на вид здоровый. А так — кисель. Я б давно его на удобрение списал, да сами знаете, — он сильнее просунулся в дверь, доверительно прижал к груди тонущие в рукавах руки, — списать-то — спишешь, а замену выбить — вопрос! В район ехать надо. Просить. Кедрин поморщился, тяжело приподнялся: — Для тебя, конечно, лишний раз в район съездить — вопрос. Привык тараканом запечным жить. — Привык, — протянул из темноты Мокин. — Хата с краю, ничего не знаю. — И знать не хочу. — Секретарь подошёл к стене и стукнул по доскам сапогом. — Гнилье какое. Как они у тебя не сбежали. Ведь всё на соплях. Он отступил и сильно ударил в стену ногой. Две нижние доски сломались. — Вот это даааа! — Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой. — Смотри, Петь! Мокин оттолкнул Тищенко, вошёл в клеть: — Мать моя вся в саже! Да её ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на досках экономил, а? Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму. — Чо пятишься, лысый чёрт! А ну иди сюда! Чёрная куртка Мокина угрожающе заскрипела. Он схватил Тищенко, втащил в клеть: — Полюбуйся на свою работу! Председатель засопел, забился в угол. Кедрин ещё раз пнул стенку. Кусок нижней доски с хрустом отлетел в сторону. В тёмном проёме среди земли и червячков крысиного помёта что-то белело. Кедрин нагнулся и вытащил аккуратно сложенный вчетверо кусочек бумаги. Мокин подошёл к нему. Секретарь расправил листок. Он был влажный и остро пах крысами. В середине теснились частые строчки: Сумерки отмечены прохладой, Как печатью — уголок листка. На сухие руки яблонь сада Напоролись грудью облака. Ветер. Капля. Косточка в стакане. Непросохший слепок тишины. Клавиши, уставши от касаний, С головой в себя погружены. Их не тронуть больше. Не пригубить Белый мозг. Холодный рафинад. Слитки переплавленных прелюдий Из травы осколками горят. По мере того как входили в Кедрина расплывшиеся слова, лицо его вытягивалось и серело. Мокин напряжённо следил за ним, непонимающе шаря глазами по строчкам. Кедрин перечитал ещё раз и посмотрел на Тищенко. Лицо секретаря стало непомерно узким. На побелевшем лбу выступила испарина. Не сводя широко раскрытых глаз с председателя, он дрожащими руками скомкал листок. Тищенко, белый как полотно, с открытым ртом и пляшущим подбородком, двинулся к нему из угла, умоляюще прижав руки к груди. Кедрин размахнулся и со всего маха ударил его кулаком в лицо. Председатель раскинул руки и шумно полетел на пол — под грязные сапоги подскочившего начальника районного ГБ. Мокин бил быстро, сильно и точно; фуражка слетела с его головы, огненный чуб рассыпался по лбу. — Хы бля! Хы бля! Хы бля! Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в грудь, в лицо. Кедрин горящими глазами следил за избиением, тряс побелевшим кулаком: — Так его, Петь, так его, гада… Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а, свернувшись кренделем, тяжело пыхтел, хлюпал разбитым ртом. Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски, затих. Мокин прислонился к косяку, тяжело дыша. Лицо его раскраснелось, янтарный чуб приклеился к потному лбу: — Все, Михалыч, уделал падлу… Кедрин молча хлопнул его по плечу. Мокин зло рассмеялся, провёл рукой по лицу: — Порядок у него! Для порядку! Сссука… Секретарь достал «Беломор», щёлкнул по дну, протянул Мокину. Тот схватил вылезшую папиросу, громко продул, сунул в зубы. Чиркнув спичкой, Кедрин поджёг скомканный листок, поднёс Мокину. Тот прикурил, порывисто склонившись: — А ты, Михалыч? — Не хочу. Накурился, — сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел. — Образцовое хозяйство! — Мокин икнул и отрывисто захохотал. Секретарь брезгливо тряхнул шёлковый треугольник, что-то пробормотал и осторожно положил его на горящий листок. Шёлк скорчился, стал прорастать жадными язычками. Кедрин осторожно придвинул доски к проломленной стене. Пламя скользнуло по грязному дереву, заколебалось, неторопливо потянулось вверх. Доски затрещали. Мокин улыбнулся, шумно выпустил дым: — Ишь. Горит… — Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин. — Имеет, а как же. — Мокин нагнулся ища свалившуюся фуражку. Она, грязная, истоптанная, валялась возле ноги мертвеца. — Фу-ты, ёб твою… — Мокин брезгливо приподнял её двумя пальцами. — Вишь, сам же и затоптал. Ну не мудило я? Кедрин посмотрел на фуражку, покачал головой: — Даааа. Разошёлся ты. Чуть голову не потерял. — Голову — ладно! Новая отрастёт! — Мокин засмеялся. — А эту больше не оденешь. Вишь! Вся в говне. Не стирать же… — Это точно. Мокин взял фуражку за козырёк, помахал ею: — Придётся, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память. Он шагнул к мертвецу, с размаха нахлобучил фуражку ему на голову: — Носи на здоровье! Две доски над проломом уже занялись — неяркое, голубоватое пламя торопливо ползло по ним. Клеть наполнялась дымом. Он повисал под грубым потолком мутными, вяло шевелящимися волокнами. |