Книга Часть целого, страница 67 – Стив Тольц

— Постарается.

— Он уйдет, я знаю. И я останусь одна с ребенком, этим больным ребенком!

— С ребенком все в порядке.

— Ты же знаешь, он родится больным, как я.

Астрид страшно рассмеялась, долго не могла остановиться, но затем умолкла.

На этот раз беседа с Господом, то есть со мной, приняла вид фантастической оперы. Астрид отвечала через комнату и была откровеннее, чем обычно.

— Боже!

— Говори со Мной.

— Моя жизнь растрачена зря.

— Ты ошибаешься.

— Я постоянно скиталась. У меня нет друзей. У меня нет страны.

— У каждого есть страна.

— Я слишком быстро переезжала с места на место. Слишком много повидала. И ничего не забыла. Я лишена способности забывать.

— Разве это плохо? Итак, у тебя хорошая память. Послушай, чье лицо ты рисуешь?

— Отца.

— Вот как!

— Отца моего отца.

— Так кого же именно?

— Отца отца моего отца.

— Астрид, ты хочешь, чтобы Я тебя наказал?

Она не ответила. Я внушил ей страх Меня.

Вздох

Мыс Эдди обсуждали мое бедственное финансовое положение, и он предложил дать мне денег — не в долг, а в качестве подарка. Из ложной гордости, прикусив нижнюю губу, я отказался. Бродил по улицам, заходил наобум в кафе и спрашивал на ломаном французском, не найдется ли для меня работы. Реакция всегда была одной и той же: надо мной смеялись и ничего мне не отвечали. Что оставалось делать? Девятимесячная беременность не оставляла времени для подготовки. Я молил, чтобы ребенок не родился до срока — с недоваренными детьми сплошная морока.

Я был на кухне, Астрид рисовала в гостиной руины души, когда я услышал, как она воскликнула:

— Dieu! [26]

— Что?

— Dieu! Vous etes ici? Pouver-vous m'entendre? [27]

— Говори по-английски, дитя мое.

— Боже, я видела сегодня детский труп.

— Фу-ты! Где?

— У больницы. Муж с женой несли ребенка на руках в приемный покой, они бежали со всех ног, но я видела, что ребенок уже мертв.

— Тяжелый случай.

— Боже, почему Ты взял его к себе?

— С какой стати Ты меня винишь? Я близко не был рядом с этим ребенком.

Астрид молчала десять минут, затем продолжала:

— Боже, где Ты?

— В ванной.

— Боже, где ты?

— В ванной.

— А что, если ничего не переменится после того, как ребенок появится?

— Не городи чепухи. Переменится все.

— Но у меня внутри? В моей крови?

— Астрид, ты была у врача?

— Да, Боже. Я была у врачей в Австрии, в Италии, в Греции, в Германии, в Турции, в Польше, и все они говорили одно и то же: такой здоровой крови, как у меня, им не приходилось видеть.

— Прекрасно. Ты в самом деле была у врача в Турции? Он вымыл руки, прежде чем тебя осматривать?

— Я обречена.

— Ты придумываешь. С тобой нет ничего плохого. Все так говорят. Вексель твоего здоровья абсолютно чист. Перестань воображать, что с твоей кровью что-то не в порядке. Это просто-напросто бредовые фантазии. Согласна?

— Согласна.

— Договорились?

— Да, Господи.

— Хорошо. Так что у нас на обед?

Три утра

Этой ночью я работал.

Эдди, не посоветовавшись со мной, уговорил кого-то дать мне работу.

— Я тебе этого не поручал.

— У тебя почти кончились деньги. Теперь тебе надо думать о ребенке.

— Ну хорошо. Что я буду делать?

— Работать со мной. Наполнять ящики.

— Что ж, ничего не имею против.

— Тяжелый, изматывающий труд.

— Слышал что-то в этом роде. — Я никогда не мог понять, почему люди хвастаются работой, которая их гробит.

Девятый док в сумерках, никаких судов. Темные воды Сены, течение отсутствует. Мы ждали на каменном причале у коричневой воды.

— Чем мы сейчас занимаемся? — спросил я.

— Ждем.

Катера и баржи неторопливо проплывали мимо. Начался небольшой дождик, и с ним пришла ночь. Разноцветные огни города отражались в русле реки. Дождь не прекращался.

Через два часа Эдди сказал:

— Это к нам.

Из темноты ночным кошмаром безжалостно объявилась баржа, полная тяжелых упаковочных контейнеров. На берег сошли двое мужчин, лиц которых я не мог разобрать — между краем, где кончались их шапочки, и шарфами промежуток был совсем небольшим. Мы работали молча в безликой ночи, снимали контейнеры один за другим с баржи и несли по пандусу на улицу, где ждал грузовик. У водителя были глуповатые, заспанные глаза, я пытался сообразить, что его мучает, но не придумал ничего, кроме «ненавижу выходить в ночную смену». Мы с Эдди таскали тяжелые контейнеры, а остальные громким шепотом выкрикивали друг другу отрывистые команды. К тому времени, когда баржа отвалила в сторону моря, у меня болело все, что я в себе ощущал.

Водитель передал Эдди пакет, и мы вместе покинули причал в холодном лунном свете. Эдди отдал конверт мне — он хотел, чтобы я взял все деньги, дабы прокормить свою негаданную, непрошеную семью, но я вернул ему половину: мое алчное боролось с моим принципиальным, но не победило.

Дома я с недоумением обнаружил, что на мне нет ни единого пятнышка, — я думал, весь перепачкаюсь в саже, но оказалось — на контейнерах, какими бы они тяжелыми ни были, нет никакой сажи.

— Ну как? — спросила Астрид, словно я ходил смотреть назойливо разрекламированный кинофильм. Я посмотрел на ее живот, и мне внезапно пришло в голову, что там ничего нет: ни ребенка, ни даже пищеварительной системы, а только пустая, надутая воздухом полость. Я подошел, положил руку на ее разросшееся новообразование, Астрид приняла этот жест за выражение любви и поцеловала мою руку, а меня окатило холодом, и я понял, что не способен полюбить эту женщину, мать моего ребенка, и, может быть, не сумею полюбить и самого ребенка. Но почему это мне понравилось? Потому что я не страдаю нарциссизмом? Нравлюсь себе, и этого довольно — любовью к себе не горю.

Неделей позже, несчастный случай

Мы работали ночь за ночью, потеющие в темноте бессловесные тени. Время еле тащилось, и я подгонял его, воображая, что я раб в Египте на постройке одной из малых пирамид. Наваждение рассеялось, едва мы в третий раз уронили контейнер, и я бросил Эдди: