Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
– Нам отсюда и так не выбраться, – мрачно отозвался Левашов. В чем в чем, а в этом он понимал больше Вагина. – Это посмотрим, – сплюнул Вагин и, приподнявшись из-за камня, дал несколько коротких очередей, чтобы, обнаружив себя, засечь огневые точки противника. Это было опасно, смертельно опасно, но сейчас он почему-то не думал об этом. Метрах в десяти от них, за ближайшим валуном, склонившись над картой, что-то кричал в гарнитуру радиостанции Истратов. Вокруг стоял такой шквальный грохот, что Истратову приходилось выкрикивать координаты по несколько раз. – «Борты» вызывает, – предположил Вагин. – Вы бы поснимали что-нибудь, товарищ корреспондент. – Пошел ты!.. – Левашов перекинул автомат в правую руку и переместился к краю скального обломка. Именно в этом месте камень шел на косой срез, тем самым открывая идеальную ячейку для стрельбы лежа. Левашов сосредоточенно осматривал противоположный склон, пытаясь обнаружить огневые точки «духов», но ему мешали пыль и дым над камнями. – Справа от скального выступа метров двадцать – там у них пулемет! – крикнул ему снова высунувшийся из-за камня Вагин. Левашов перевел мушку по указанному ориентиру и дал несколько длинных очередей. – Ни хрена! – крикнул Вагин. – Правее! – Да вижу я, твою мать! – взорвался Левашов. – Укройся, на хер! И, не выдержав, схватил Вагина за капюшон «горки» и резко потянул вниз. Вагин неожиданно обмяк, захрипел и повалился на бок. – Вагин! – рванул его на себя Левашов. – Вагин! Геша… Из-под берета Геши Вагина стекала ровными струйками и капала на руки Левашова кровь. И только глаза по-прежнему смотрели строго и открыто, словно пытались до конца выявить огневые точки противника… – Вечером мы приглашены в театр, – объявила Наташа. Левашов, балансируя на табуретке, вворачивал лампочку в кухонный светильник. – В какой еще театр? – думая о лампочке, раздраженно спросил Левашов. – Театр – это там, где артисты. – Это-то меня и смущает… Левашов слез с табуретки, щелкнул выключателем. Лампочка не горела. – Ты что, не любишь театр, Левашов? – Я не люблю, когда брызжут слюной и поднимают каблуками пыль из столетних половиков… – Господи, как можно так утилитарно подходить к искусству, – вздохнула Наташа. – И все это в ярком свете прожекторов, – продолжал Левашов, вновь залезая на табурет и в очередной раз проделывая манипуляции с проклятой никак не желающей загораться лампочкой. – Все? – спросила Наташа. – Все. – В общем, решено. Мы идем в театр, – отрезала Наташа. – Идем так идем, – покорно согласился Левашов. – В «Ленком»? – В Московский областной… – Нам что, придется ехать в область? – ужаснулся Левашов. – Женька, ну нельзя же быть таким серым. Областной театр дает спектакль на сцене Дворца культуры «Прожектор»… Левашов беспомощно пощелкал выключателем – лампочка не загоралась. – Час от часу не легче… – сдался он. Спектакль назывался «Мужской род, единственное число». О жене, которая оставила мужа, сделала операцию по изменению пола и в качестве американского полковника вернулась обратно. Сюжет пьесы был виртуозно запутан и остроумен. Режиссер, приятель Наташи, поставил спектакль блестяще, актеры, занятые в спектакле, играли легко и непринужденно, импровизируя на ходу и не смакуя лишние подробности. Левашов подумал, что пьесу можно было поставить совершенно иначе: пошло и гадко. Он был благодарен Наташе за театр, за талант и смелость ее друзей, и, хотя все первое действие часто глупо и неприлично хохотал, его ни на минуту не оставляла мысль о предстоящем отъезде. Он уже жил войной, горами, и эти величественные гибельные горы были так далеки от происходящего в зале… В антракте, стоя в очереди к буфетной стойке, он предложил Наташе: – Пойдем, побродим где-нибудь… – Тебе не понравилось? – расстроилась она. – Что ты, Наташка, все замечательно. Я давно ничего подобного не видел… – Он не мог объяснить ей, что ему осталось всего два дня, и эти два дня он не хочет, не может ни с кем ее делить. – Просто хочется побродить. Без буфетов этих… – А как же Андрей Палыч, ребята? – растерялась Наташа. – Они же нас ждут после спектакля… – Ну, позвоним, поблагодарим, соврем что-нибудь… Сколько их еще будет – этих премьер. – А, ладно, – махнула рукой Наташа, – пойдем, горе мое невежественное. Они бродили долго. Миновали Большой Каменный мост, посидели в Александровском саду, вышли на Новый Арбат. У здания переговорного пункта Левашов остановил Наташу и, глядя ей в глаза, сказал: – Мне надо позвонить. Я очень тебя прошу: ни о чем не думай – это касается меня одного. – Хорошо, – согласилась Наташа и осталась на улице. Левашов подошел к окошку диспетчерской. – Псков, пожалуйста, – он протянул бумажку с номером телефона. – Ожидайте, – прикрыла ладонью зевок сонная телефонистка. За огромными, чисто вымытыми витражами переговорного пункта ждала Левашова Наташа. Левашов подошел к стеклу, прислонился, смотрел на Наташу. Почувствовав его взгляд, Наташа повернулась, подошла ближе и теперь тоже смотрела на него. Они стояли, разгороженные стеклом, и смотрели друг на друга. Долго, очень долго – несколько минут, в которые могла уместиться вся жизнь. На мгновение ей показалось, что он прощается с ней, что происходит необратимое… Он заметил в ее глазах далекие тревожные слезы… «Я люблю тебя. Только тебя. Не волнуйся, все будет хорошо. Правда, будет… Я с тобой. Я не оставлю тебя, что бы они там все ни пророчили…» Она услышала его, хотя он ничего не сказал. Услышала и успокоилась. И когда телефонистка объявила номер его кабины, и он, жестами объяснив Наташе, что его вызывают, поправил несуществующий галстук и пошел к телефону, в ней уже не оставалось ничего от только что пережитых тревог. Он вошел в кабину и снял трубку. – Мама… – Женька… – Как дела, мам? – А все хорошо, – отвечала мать, – сидим с девочками, отмечаем день рождения Ниночки Ветровой… – Она взяла аппарат на длинном телефонном шнуре и перешла в соседнюю комнату, волоча шнур за собой. – Ты помнишь Ниночку? – Помню, – соврал Левашов. – Ниночке уже шестьдесят два, – грустно сказала мать, прикрывая за собой дверь. – Стареем мы, сыночек… |